Мой отец — психотерапевт на пенсии. Работал он шесть дней в неделю и по двенадцать часов в сутки выслушивал разных людей. Он зарабатывал деньги — на которые мы, кстати, жили, — помогая людям справиться с теми обстоятельствами, о которых нам с сестрой не полагалось знать. Моя мать — писатель, автор трех книг, созданных ею на китайском языке, а значит, я их не читала и вряд ли когда-нибудь прочитаю. Так что большую часть жизни моих родителей — какими бы открытыми людьми они ни были — мне не дано было постичь.
Отец — после двадцати лет частной практики — как-то признался, что слышал все истории, которые только можно вообразить. Мать, выросшая в глухой китайской провинции, стала свидетелем таких зверств Культурной революции, которые трудно даже представить. По их общему мнению, жизнь была слишком велика и непредсказуема, поэтому не стоило делить ее на черное и белое — нет в ней прямых путей, а коли удалось прожить день и просто проснуться утром, то, считай, это уже чудо. Они поженились — такая красивая и необычная пара — в единственном китайском культурном центре в Кентукки.
Наш дом обставлен совершенно беспорядочно: ничто ни с чем не сочетается. В ванной висят вовсе не пушистые и не белые полотенца, а наоборот — довольно застиранные, с каким-нибудь Скуби-Ду. Когда на ужин должны прийти гости, мы с Тиффани прячем сдутые баскетбольные мячи, распихиваем все книги и отдраиваем пятна. Таким образом мы пытаемся сделать дом хоть немного похожим на отполированные до блеска жилища наших друзей. Но потом… потом дом как будто расстегивает брюки, освобождая наконец живот, — и все наше добро снова вываливается наружу.
Мой дом — это место, беспрерывно обрастающее вещами; место, в котором пятна и подтеки имеют право на существование; место, где в любое время дня и ночи примут любого как желанного гостя. Мы с сестрой и наши родители представляем собой четыре отдельные планеты, вращающиеся в одной вселенной. Будь у нас семейный девиз, он звучал бы так: «Ты волен делать все, что тебе по душе». В нашем доме не признают шаблонных правил. Дом — это тепло и радушие. Дом — это близость между людьми при полной их независимости. Дом — место, куда не должна проникать тьма. И я была полна решимости не допустить этого.
Когда мы въехали уже на подъездную дорогу к дому, сестре позвонил детектив. Она передала трубку мне.
— Вы хотите выдвинуть обвинение? — спросил он.
— Что это значит? — спросила я.
Он сказал, что не может объяснить всего, поскольку дело находится в юрисдикции окружного прокурора, и добавил, что прокурор уже решил официально выдвинуть обвинения. От меня требовалось только сказать, хочу ли я в этом участвовать. То есть для них было бы проще, если бы я дала согласие, но я вовсе не обязана этого делать. Я попросила минуту на размышление и сказала, что позвоню ему сама позже.
Повесив трубку, я повернулась к сестре — больше мне некого было спросить:
— Должна ли я? Ну да, конечно… А может, не стоит? Но они все равно собираются, тогда и я могла бы… В смысле присоединиться… Что это вообще такое? Как же так? — я в полной растерянности покрутила головой. — Пожалуй, я все-таки должна… Если они будут… Верно?
Но Тиффани понятия не имела, что делать.
Тогда мне казалось, что это равносильно подаче заявления. Просто подтвердить подписью свое согласие: мол, я одобряю решение полиции продолжить мое дело. Я боялась, что если откажусь, то это расценят, будто я на одной стороне с тем человеком. О суде я даже ни разу не подумала. Суд для меня был чем-то невразумительным, каким-то драматическим действом со всякими разборками — представление, которое обычно показывают по телевизору. К тому же парень уже находился в тюрьме. Допустим, он ничего не совершил — тогда его просто отпустят, в противном случае оставят отбывать срок. У них имелись все необходимые улики для обвинения. По всему выходило, что выдвинуть обвинение было простой формальностью. И я позвонила детективу: «Да, я сделаю это. Да, спасибо».