Что удивительно, Шура ни разу не подавился, выслушивая мои откровения. Хотя, по моим расчетам, рассказ с явным шизофреническим уклоном должен был произвести такое же впечатление, как Федин на меня. Однако Шура оставался невозмутимым, как удав. Собирая кусочком хлеба соевый соус, он не проронил ни слова. Я все ждала хоть какой-то реакции. Возмущения, злости, удивления, наконец. Замолчав, я в ожидании уставилась на Шуру.
- Ты ела? - вылизывая тарелку, поинтересовался он.
- Что?! - неужели это единственный вопрос, возникший после всего, что он услышал!
Шура взял пакет сока, налил в чашку и снова спросил:
- Ты, - направил он в мою грудь указательный палец, - ела?
- Да, - вякнула я.
- Вот и молодец. Пойдем, жуткая моя, покажу кое-что.
Покорно я вылезла из-за стола и двинулась за ним. Озадаченная, ошарашенная Шуриным поведением, я совершенно запуталась. Меня осудил даже вампир. Не то, чтобы явно, но дал понять, что он думает о моем способе зарабатывать на хлеб с маслом. А этот человек даже бровью не повел. Может, он идиот?
А Шура уже взял гитару, сел в любимый угол, положив рядом листок и ручку.
- Представляешь, - начал он, - еду в электричке, заходит бабулька. Седенькая такая, сухонькая. И начинает просить милостыню. Впрочем, просить не то слово. Она, обращаясь к пассажирам, не говорила - словно, пела белым стихом - пожелания. Такие простые и в то же время близкие всем и каждому, чуть ли не слеза наворачивалась. Знаешь, не было ни одного человека в тех нескольких вагонах, что я прошел за ней, который не дал ей денег. Вот, я набросал несколько пожеланий из ее репертуара. Хочу песню сделать.
Тут я не выдержала, и наружу полезли многодневные переживания, выливаясь в натуральную истерику:
- Шура! Какая песня?! Ты слышал, что я говорила? Ты что - бегемот толстокожий? Или крутой такой, что тебе плевать на все и всех? Ты понимаешь, что будет, если меня здесь найдут? Или ты дурак полный?!
Я сорвалась на визг и городила всякую чушь, верещала и топала ногами. Шура куда-то уплыл на несколько минут, потом, внезапно материализовавшись из тумана ярости, схватил меня за руку и потащил в ванную. Я вырывалась, но он держал крепко. Свободной рукой Шура открыл холодную воду, и на мою бедную голову обрушилась ледяная струя. Я фыркала, отплевывалась и выдиралась, но не могла освободиться от его железной хватки. Холодная вода мгновенно отрезвила. Подрыгавшись еще для приличия, я сдалась, подняв руки вверх, показывая, что смирилась. Шура выпустил мою руку и швырнул в меня полотенцем.
- Истерики будешь устраивать на своей крыше, для котов. Я думал, при твоем занятии нужны более крепкие нервы.
Потом ляпнул непонятно к чему вообще странное:
- Муза киллерная...
И ушел. Меня еще потряхивали короткие всхлипы, но слезы капали уже по инерции. Вода с волос стекала по шее и проливалась по рукам, груди, по спине, собираясь в капли, от которых на коже вспучивались крохотные пупырышки. Мокро. Холодно. Противно.
В глубине души понимала, что он поступил правильно. Обида сменилась чувством стыда. Наверное, я была похожа на истеричную дамочку. Или на бешеную собаку, сорвавшуюся с цепи. Как же безобразно это выглядело со стороны!
Печально сидела я на крышке унитаза, стыдясь вернуться в комнату, и казалась себе Аленушкой на камне у реки, безнадежно ждущей неразумного Иванушку. Хотя Иванушка-то, к тому же дурак, в данном случае, я и есть. От жалости к себе, любимой, я еще немного всплакнула, но уже больше для приличия. Надо было выбираться отсюда, но, я не представляла, как выйти из дурацкого положения с относительным достоинством. И тут из недр квартиры раздался Шурин голос:
- Ну, ты будешь слушать или нет?
Больше не пришлось повторять. В конце концов, если ему наплевать на мои предупреждения, его дело. Не выгнал - и ладно. А там видно будет.
День откровений закончился неожиданно хорошо. Словно и не было того неприятного разговора и безобразной сцены, устроенной мной. Шура сложил пожелания в замечательную песню и сам от своей вещи обалдел, что, думаю, с ним бывало очень редко. Мне тоже песня понравилась, что мы и отметили весело яблочным соком. Я натянула парик, привыкая к новой прическе, и больше не заводила речи о своих проблемах, решив, что делаю из мухи слона. Во-первых, никто меня с Шурой никак не свяжет, вычислить меня тут невозможно. Во-вторых, Шуре на самом деле было все равно, кто я и что я. Его интересовала только музыка. Не думаю, что ему было чуждо все человеческое, скорее наоборот - для него все люди - человеки, но музыка - на первом месте. Все остальное - шелуха. Мое присутствие же ему не мешало, наоборот, приносило некую пользу. Расставив, таким образом, все по своим местам, я совершенно успокоилась. Снова можно было жить. Я в безопасности, Шура - прелесть, деньги пока есть, чего еще желать? Засыпала я под замысловатый гитарный перебор с единственной и полётной мыслью - жизнь прекрасна.
7.
Окно на пятом этаже светилось до утра. Светлые занавески шаловливо вылетали на улицу, дразня ветер. С крыши хорошо была видна вся комната. Длинноволосый мужик в углу задумчиво перебирал струны, глядя на спящую девушку. Пока все шло без осложнений. Достаточно было направить ее к нему. Если бы люди знали, кто именно кому предназначен, кто для чего в этой жизни существует, какие пути ждут их. И если они не распознают друг в друге свою судьбу - что ж, это только их вина и беда. Но он же должен был узнать ее. Или совсем толстокожий стал? Неудивительно при нынешней сумасшедшей жизни.
Человек на крыше поднял голову к звездам и сладко потянулся: хлопотное это дело - стимулировать и подстегивать гениальность. Но придется попотеть еще немного, зато потом можно будет вздохнуть свободней и отдышаться перед новым рывком. Всего несколько дней... А вот дальше - там хоть пополам разорвись...
Он с большим бы удовольствием полетел бы к другому окну, что на другой стороне дома, где каждый вечер в одно и то же время загорается свет, и в комнате вырисовывается темный силуэт. Как глупо...
8.
И полетели дни легкими листочками. Пока Шура спал, я приводила в порядок наше жилище, готовила вегетарианские блюда, к некоторым, поначалу осторожно, сама приобщалась и скоро даже пристрастилась. Я оставила всякие попытки убедить Шуру питаться по-человечески во имя поддержания сил для работы в его бешеном ритме. Как-то сдуру ляпнула:
- Шура, может хоть куриный бульончик тебе сварить? Полезно, говорят.
Он недоуменно вскинул глаза:
- Ты что? - тихо и грустно отозвался он. - Бульон - это же вытяжка из трупов животных.
Посрамленная, я умолкла и больше никогда не возвращалась к этой теме.
Шура просыпался к обеду. Проглотив легкий обед, он обрабатывал новые песни на компьютере, а к вечеру спешил на работу. Я, как нежная сестра, провожала его, целуя в щеку, закрывала за ним дверь и сама садилась за компьютер. За неделю я поближе познакомилась с этим умницей - даром, что куча железа. Умная машина привела меня в совершенный восторг и внушила непоколебимое уважение. Я потихоньку осваивала несложные программы, продираясь сквозь собственную дремучесть. Каждый вечер понемножку двигалась вперед, довольно ловко управляясь с мышью и совершенно укротив клавиатуру. Эти занятия утомляли, не давая времени подумать перед сном о еще не миновавшей опасности. Я засыпала, едва коснувшись подушки. Под утро приходил Шура, уставший, осунувшийся. Жадно глотал молоко и ложился в освобожденную мной постель, потом спал до обеда. Общались мы уже под вечер. И как-то я все-таки поинтересовалась:
- Шура, а зачем картины обведены белыми квадратами? - и решила поумничать, - это, наверное, что-то вроде культа вуду, какой-то магический ритуал, да?
У него в горле булькнуло. И посмотрел, будто подозревал, что я над ним издеваюсь.
- Карандаш от тараканов - "Машенька" называется, - буркнул в ответ.
Вот так блеснула! Щеки затяжелели, наливаясь краской. Наверное, мои чувства пылали на лице столь явно, что Шура, взглянув на меня, весело расхохотался. И я следом, растаптывая собственный неуместный и ненужный стыд.