- Эй, Том! - крикнул он простуженным басом. - Брось-ка мне подарочек на память!
То ли из уважения к его рангу, то ли выполняя его последнюю волю, но стражники оставили руки пиратского вожака свободными. Он повернул голову к окликнувшему его мужчине и, казалось, собрался ему что-то ответить, но передумал. Сняв с пальца золотое кольцо, он точным прицельным броском метнул его в сторону моего соседа. Тот обеими руками поймал драгоценный подарок;
когда массивное кольцо упало в его огрубевшие мозолистые ладони, я заметил, что на левой руке у него не хватает большого пальца.
Толпа завопила, и Тауни принялся срывать с себя ленты и разбрасывать их в качестве сувениров. Одна лента трепеща пролетела рядом с моей головой, и другой сосед жадно ухватил ее, уронив мне на ногу палку, на которую опирался до сих пор.
- Прошу прощения, сэр!
Голос принадлежал, как мне показалось, мальчику, и звучал он странно чересчур изысканно и утонченно для окружающей нас компании. Однако лицо говорившего принадлежало взрослому мужчине с резкими чертами, свидетельствующими, что этот человек много страдал и многое перенес. Он глядел на меня большими блестящими глазами, а его необыкновенно красивая и благородная голова казалась приставленной волею злого волшебника к тщедушному телу карлика. Одна нога у него была тоньше другой и согнута в колене, в правой руке он держал костыль, а на искривленной спине между лопатками возвышался тщательно прикрытый лохмотьями горб - зрелище скорее жалкое, чем отталкивающее.
Вид хромого калеки всегда вызывал во мне чувство благодарности судьбе за мою стройную фигуру и прямые конечности, даже вопреки тем обстоятельствам, которые преподносила мне жизнь теперь; я наклонился и поднял палку - довольно дорогую трость из черного дерева с резным набалдашником из слоновой кости.
- Пустяки, - сказал я. - Зато вы поймали свою ленту.
- Да, да, - ответил он с просиявшим лицом. - Она ведь принадлежала самому Тауни! Слушайте же, он собирается говорить!
Мне очень захотелось узнать, что за странное извращение возбудило в его теле и сознании столь повышенный интерес к такому отнюдь не приятному зрелищу, как казнь троих преступников. Пожилой мужчина, стоявший позади хромого юноши, подергал его за рукав:
- Пойдем отсюда, мастер Фрэнк. Ваш дядя рассердится. Вы ведь уже получили свой сувенир. Пойдемте, иначе нам не добраться до дома в таком тумане!
Юноша раздраженно повернулся к нему:
- Я пойду тогда, когда захочу. Помолчи!
Пожилой слуга - во всяком случае, так я определил про себя его роль повиновался, и в это время толпа зашумела, требуя тишины. Тауни заговорил. Я почувствовал, что слева на меня больше никто не напирает, и заметил, что человек, поймавший кольцо, исчез. Толпа опять заполнила освободившееся пустое место.
- Я вижу, - сказал пират, взглянув на неподвижно свисающий черный флаг, похожий в тумане на ворона, усевшегося на шесте, - что мне оказали честь, подняв на гафеле (Гафель - наклонная часть рангоута, прикрепленная одним концом к мачте и служащая для растягивания верхней стороны трапециевидных парусов.) цвета моего флага. Я многое пережил под этим флагом. И не боюсь умереть под ним. До меня дошли слухи, что Его Величество считал меня моровой язвой и карой Божьей. Что ж, я мог бы наказать его еще сильнее. От всей души сожалею, что не удалось сделать этого!
Подобные крамольные речи являлись прямой государственной изменой, однако они пришлись по душе зрителям в такой же степени, в какой вызвали недовольство начальника стражи. Не могло быть сомнения, что в толпе находилось немало друзей и сообщников Тауни, собравшихся здесь, чтобы проводить его в последний путь. В густом непроглядном тумане можно было ожидать всего, вплоть до попытки спасти приговоренных.
Капитан стражи отдал короткий приказ, и солдаты оттеснили нас от эшафота. Толпа зашумела, как разъяренное море; мушкетный приклад с размаху ударил в мой тощий живот. Подручные палача, не мешкая, схватили Тауни и поместили его между Бендоллом и Даулингом. Глухой ропот, в котором можно было различить отдельные возгласы и проклятия, завершился общим вздохом, когда выстрел из пушечки оповестил, что скамья из-под ног приговоренных выдернута и три безжизненные фигуры закачались на концах веревок, смутно виднеясь сквозь желтоватую пелену тумана.
Идти мне было некуда, и я бесцельно поплелся вместе с толпой, пока она не рассосалась, оставив меня в полном одиночестве. Я уныло брел по скользким булыжникам улицы, ни названия, ни местоположения которой не мог определить, настолько сгустился туман. Расплывчатые тусклые пятна света в верхних окнах домов по обе стороны от меня едва мерцали в непроглядных сумерках, похожих на жидкий гороховый суп. Лавки и прочие торговые заведения, если они и были поблизости, стояли закрытыми наглухо по причине отсутствия покупателей и из опасения возможных грабежей.
Я не имел ни малейшего представления об окружающей меня местности, кроме того, что нахожусь где-то поблизости от Темзы и, по всей вероятности, в довольно сомнительном квартале. Прошло тридцать шесть часов с тех пор, когда я ел в последний раз, и сознание мое притупилось. Ничто так не угнетает человека, как отсутствие каких-либо надежд на будущее. Мои физические и духовные силы истощились до крайности. Голова кружилась от слабости, вызывая обессиливающую тошноту, и я почти терял сознание, наощупь, без цели пробираясь в тумане.
Споткнувшись о водосточный желоб, я уцепился за закрытый ставень на стене дома и повис на нем, чтобы не упасть. Ноги подкашивались, колени дрожали, а волны тумана, казалось, с гулом и грохотом кружились вокруг меня в бешеном водовороте. Спустя несколько минут тошнота прекратилась, и я немного пришел в себя. "Какой абсурд, - подумал я, - что мозг, хотя и затуманенный, но тем не менее все же активный, не в состоянии возвыситься над потребностями бренного тела или, по меньшей мере, обеспечить удовлетворение этих потребностей!" Мне на собственном опыте довелось испытать холодную враждебность и безразличие большого города, а туман теперь еще в большей степени отделял меня от всего остального человечества.