- Но зачем дочери охотника разбираться в свитках и реверансах? воспротивилась мать Нориссы. - Она должна быть рядом со мной, чтобы учиться прясть и правильно вести хозяйство. Это ей понадобится, когда она выйдет замуж. То, что ты учишь ее охотиться и сражаться, как если бы она была твоим сыном, - одного этого уже более чем достаточно. А теперь ты хочешь забивать ей голову бесполезными манерами деревенской аристократки, до тех пор пока она не станет настолько противоречивой и вздорной, что никто не захочет взять ее за себя.
Но отец только покачал головой и поцеловал мать в щеку.
- Решено, она пойдет учиться.
И Норисса по тону его голоса поняла, что вопрос был решен. Ее мать тоже поняла это и позволила отнести себя спать, тихо плача в качестве последнего аргумента в споре.
Норисса тоже вернулась в постель, юркнув под вышитые одеяла и простыни, также привезенные отцом из поездки в город. Она с нетерпением ждала наступления утра. Снаружи мягко светила Даймла, позлащая ночную тьму. Прежде чем прошел месяц и диск ночного светила стал полным и ярким, Норисса уже стала ученицей в Кренхольде, в доме судьи.
Норисса вздохнула, воспоминание отдалилось от нее, и она снова осталась одна в пустом доме, наедине с реальностью, столкновение с которой ей хотелось оттянуть. С этой мыслью она подошла к столу и прикоснулась пальцами к гладкой изогнутой древесине своего лука.
Прикосновение к оружию оживило в памяти тонкие, сильные и уверенные руки отца. Вот они обрабатывают кусок дерева, а вот они приделывают к стреле новое оперение. Как он был силен, и как она любила его за это!
Сильный и потому уверенный в себе, отец не обращал внимания на упреки жителей поселка, которые часто бранили его за то, что он воспитал дочь охотницей. Норисса помнила, как однажды он ответил на замечание деревенского старосты: "Может быть, она и не будет слишком женственной, старейшина, но после моей смерти мой ребенок никогда не будет зависеть от чужой милости и всегда будет иметь на столе кусок хлеба и мяса, благодаря самой себе, а не деревенской благотворительности. - С этими словами отец с усмешкой оглядел толпу ухмыляющихся юнцов, которых позабавил спор старейшины и охотника. - К тому же, - прибавил он, - она сумеет отстоять свою независимость и добродетель".
Иногда Норисса задумывалась, была бы его решимость заставить ее учиться столь велика, если бы ему самому не было каким-то образом на это указано. Но, каковы бы ни были его побудительные мотивы, она была способной и полной страстного желания ученицей. Кроме того, она полюбила горы, полюбила азарт охоты, и, разумеется, ей нравилось быть с отцом.
Это были счастливые дни, полные смехом отца и свободой. В те дни, когда он отправлялся в свои странные путешествия в Таррагон, мать долго плакала и смотрела ему вслед до тех пор, пока он не исчезал из виду, спустившись вниз по склону горы, испуганная тем, что ее муж уходит далеко навстречу разным соблазнам и искушениям, а Норисса провожала его взглядом, снедаемая желанием отправиться вместе с ним навстречу приключениям и опасностям.
А потом пришла болезнь. Сначала она старалась быть незаметной, и отец вставал по утрам с легкой болью в спине, и ноги его плохо сгибались, но очень скоро болезнь набрала силу, и руки отца распухли и превратились в шишковатые культи, скрюченные в суставах, и точно так же скрючился его некогда несгибаемый характер, и отец стал каким-то маленьким и постоянно чем-то испуганным.
На протяжении четырех лет с начала болезни он ни разу не ездил в Таррагон. Он проводил день за днем, ссутулившись перед очагом, неподвижно глядя в огонь. Он умер в начале прошедшей зимы, его смерть пришла вместе с первым снегопадом. Не прошло и месяца, как умерла и мать Нориссы, не столько от приступов своей сопровождающейся жестоким кашлем болезни, сколько от горя.
Сидя на скамейке перед очагом, Норисса покачала головой, стараясь отогнать печальные мысли. "Грустные воспоминания - это совсем не то, что мне нужно для того, чтобы самой отправиться в путь, - решила она, высоко подняв голову, чтобы противостоять ноющей боли. - Мои родители умерли, и я стала взрослой женщиной. Я должна начать жить своей жизнью!" И она откинулась на спинку скамьи и вытянула ноги к огню. Постепенно ей удалось изгнать из головы все мысли, и в конце концов она задремала и спала до тех пор, пока ей не приснился полузабытый детский кошмар...
Она медленно шагала по равнине, укрытой туманом, спотыкаясь, прислушиваясь к далекому нежному голосу, который звал ее. Этот голос звал и манил ее, обещая ей убежище и защиту от того ужаса, который с ворчанием рыскал по пустоши позади нее. Ничего не видя перед собой, Норисса боролась с мраком, напрягая мозг в тщетной попытке вспомнить имя того, кому мог принадлежать этот волшебный голос. Но за мгновение до того, как ей удалось вспомнить это, что-то настигло ее сзади. Над головой пронеслась тень страха и ненависти, пронеслась и вдруг повисла на плечах и прижала ее к земле. Всеобъемлющая, она грызла и терзала ее тело до тех пор, пока не поглотила все, кроме ее отчаянья...
Нориссу разбудил ее собственный крик. Словно дитя, она пробудилась, надеясь оказаться в надежных объятиях отца, но сегодня ночью она была одна, и больше не было сильных рук, которые могли защитить и успокоить ее.
"Ты сдался слишком легко, отец, ты еще нужен мне!" - тихий шепот эхом вернулся к ней, когда Норисса выпрямилась, пытаясь успокоить неистовый стук сердца. Легкая, она вскочила на ноги и быстро прошлась туда и обратно перед очагом.
Этот сон странным образом усиливал ее нужду уйти отсюда. Таинственный голос и необъяснимая тоска, охватившая Нориссу после смерти матери, в значительной степени овладели ее разумом. И снова она подавила в себе импульс распахнуть двери и вслепую кинуться в ночной мрак.
Здравый смысл помог ей справиться с собой. Стоит ли сломя голову мчаться в темноте, чтобы свалиться с первого же обрыва? Может быть, ей стоило заплакать и обратиться за сочувствием к Долаесу? Но она представила себе наглую самоуверенность, которой только польстит такой поступок, и ее волнение превратилось в гнев, лишь только она припомнила этого наглого юнца.
Всего лишь через два дня после похорон матери он явился к ней домой с предложением выйти за него замуж. Он сообщил ей это с видом собственного превосходства и дал ей понять, что крестьянская девушка двадцати лет от роду, которая до сих пор не замужем, должна быть благодарна за предоставленную ей возможность сочетаться браком со старшим сыном судьи.
Обрадованный написанным на ее лице удивлением, он также разъяснил ей, что с удовольствием помог бы ей избавиться от статуса "тилберн". При мысли о том, что она, равно как и любая другая девушка, станет женщиной при посредстве и в результате усилий Долаеса, Норисса почувствовала сильнейшее отвращение и прогнала его из дома прочь. Несмотря на это, она понимала, что он был прав - если она останется, то Долаес будет для нее лучшей партией. Именно тогда она решила уехать в конце зимы.
Легкий стук в дверь прервал ее размышления. Норисса взяла со стола длинный охотничий нож и пошла открывать.
- Кто там? - спросила она. - Что вам нужно?
- У меня известие для Нориссы, дочери Рольфа-охотника, - отвечал ей голос пожилой женщины. Норисса заколебалась, но потом тихо выругала саму себя. Только воспоминание о кошмарном сне заставило ее быть осторожной.
Она отодвинула засов и открыла дверь.
Свет пролился на порог и осветил старую женщину, которая куталась в тонкий платок. Ее залатанное платье также вряд ли служило ей достаточной защитой от ночного холода. Женщина стояла, зябко потирая костлявые руки, неспокойно оглядываясь через плечо. Норисса тоже внимательно посмотрела в темноту, но не увидела ничего, кроме темной стены деревьев, растущих вокруг дома.
- Это я Норисса, матушка, - сказала она. - Какие у тебя для меня известия?
Женщина невпопад кивнула и подалась вперед.
- Проходи, согрейся, - пригласила Норисса.
- Благодарю тебя, дитя мое, благодарю... - женщина вошла внутрь, но задержалась в дверях, ожидая, пока Норисса снова запрет дверь за засов, и только потом бросилась к огню. С виноватой улыбкой она повернулась к Нориссе, которая с удивлением наблюдала за ней.