Пэшет улыбнулся. Прошло четыре дня, а Тайлек еще не оправился от пережитого страха. Наказание, которому подвергла его Фелея, надломило что-то внутри волшебника.
Тем временем внимание Пэшета снова вернулось к светящемуся камню - за два дня диспозиция ничуть не изменилась. Его солдаты по-прежнему оставались на этой стороне ущелья. Они не завоевали преимущества. Хуже того, они начинали утрачивать свое рвение.
Дождь и недостаток места для свободного маневрирования позволяли только небольшой группе его солдат сражаться с такой же небольшой группой мятежников. Каждая группа сражалась под прикрытием, которое обеспечивали действующие и с той, и с другой стороны маги. Каждая группа часто сменялась свежими войсками. Но не только дождь выводил из себя людей. Несколько раз повстанцы одерживали верх и могли попытаться овладеть небольшим плацдармом на чужой стороне ущелья, но всякий раз они использовали передышку для отдыха или замены своей группы свежими бойцами. Похоже, занимаемая ими позиция их вполне устраивала. Пэшету порой начинало казаться, что все они полягут на этом мрачном каменистом плато, сражаясь с противником, который не выказывал никакого желания завершить битву.
Вглядевшись в крошечные фигурки, перемещающиеся в кристалле, Пэшет узнал своего гнома, который стоял рядом со старинным неприятелем Тайлека Медвином. Это он насылал магию, которая ставила в тупик лучших адептов Тайлека.
Особый гнев вызывали в нем новые способности его гнома. Знай он с самого начала, что это крошечное создание обладает таким могуществом, все могло пойти совсем по-другому. Джаабен мог остаться жив, да и он не был бы сейчас в таком положении. Ему не хватало времени. Несколько раз за последние два дня он ловил на себе взгляды Тайлека и читал в его черных глазах свой смертный приговор. Он был уверен, что Тайлек не станет ничего предпринимать до тех пор, пока Фелея не одержит победу, но лишь только это случится...
И Пэшет, и Тайлек подпрыгнули, когда Фелея, слегка зевнув, села прямо в своем кресле. Она смотрела в сторону моста, словно видела все там происходящее даже сквозь стены шатра. Фелея напряженно прислушивалась, медленно вставая.
- Она приближается.
Тайлек напряженно прижался к спинке своего стула, когда Фелея, сделав два шага, остановилась возле него. Пэшет задержал дыхание. Голосом холодным, как сияние ее лиловых глаз, Фелея приказала:
- В этот раз я не потерплю никаких ошибок, Тайлек, потому слушай меня внимательно. Девчонка вошла в соединение и возвращается после полета, во время которого происходила связь. Сейчас она слаба, и ей потребуется время, чтобы восстановить силы и полностью вернуться мыслями в этот мир. В этот раз я ее не упущу. Я пошлю ей вызов, и она не сможет отказать мне.
Фелея молчала, остановив взгляд на шее Тайлека. Его рука непроизвольно взлетела вверх, и он сжал в кулаке медальон. Фелея кивнула:
- Вспомни, что этот медальон означает для тебя, Тайлек, и, может быть, ты поймешь, что Знак Драконьей Крови имеет такое же важное значение для Нориссы. Этот Знак - то, чего я хочу. Когда она откликнется на мой вызов и наша битва начнется наверху, ее тело будет беспомощно стоять на земле. Сорви с ее шеи Знак Драконьей Крови и повесь поверх моего. - Она мрачно улыбнулась, и предвкушение триумфа засияло в ее глазах. - Я привяжу к себе ее Компаньона еще до того, как она испустит дух!
Тайлек быстро кивнул в знак того, что все понял. Пэшет тоже кивнул, хотя не разделял опасений Тайлека. Только его въевшаяся в кровь привычная осторожность помогла ему скрыть внезапно вспыхнувшую безумную надежду.
Затем Фелея окуталась малиново-красной дымкой и исчезла.
37
Возвращение оказалось более болезненным, чем соединение. Они прожили множество жизней и дважды прикоснулись к каждому из многих миров. В экстазе полета Норисса жила только чувствами и жизнью Корматха. С ним она не могла жить никакой иной жизнью, кроме сна. Захваченная радугой волшебного света, которая не могла существовать в действительности, она измерила глубины времени и ощутила биение его сердца.
Теперь она возвращалась назад, и в этом не было ничего, кроме страха. Корматх вел ее узкими темными тоннелями, не позволяя ей снова потянуться к сверкающим огням других миров. Она упрашивала его, но он не слушал.
- Ты должна вернуться. Ты должна жить, иначе я не увижу снов.
Норисса вдруг вспомнила о той своей части, оставшейся где-то далеко, которая чахла без забот и ласки, и ее тут же бросило в эту холодную, глинистую сущность, скрытую в сердце горы.
Но не успела она как следует укрепиться в своем теле, как ее снова потянуло наружу. На этот раз она двигалась вместе телом, преодолевая сопротивление камня и тяжесть темноты. Где-то там пульсировали могучие силы, и ее притягивало туда. Внезапно ее окружило облако бледного света, а свежий воздух готов был раздавить. Нориссу опустило ниже, и в ушах загудело что-то неразборчивое и бессвязное.
Когда голова перестала кружиться, она поняла, что легкие прикосновения, которые она ощущает, это прикосновения чужих рук, а шум распался, превратившись в отдельные голоса. Она подняла голову и увидела лица. Солдаты. Труженики войны, закованные в блестящие латы, призванные защитить их от смерти, которую они сами призывали на свои головы. Солдаты приблизились к ней вплотную, и Корматх отодвинулся. Он не покинул ее совсем, но увлек с собой несколько мыслей из ее сознания, и теперь там оказалась болезненная пустота.
Кто-то протянул ей вина. Она выпила и потребовала еще. Принесли еду, и она наелась, не сдерживая себя. Она заполнила свою пустую оболочку, и вспышки памяти постепенно восстанавливали внутри нее неустойчивый и шаткий костяк ее прошлой жизни. Особенно яркими были воспоминания о старой женщине, бьющейся в лапах крылатых чудовищ, о схватке не на жизнь, а на смерть на берегу холодной реки, о неотступном зове чего-то неведомого.
Затем перед ней появились знакомые лица - лица из плоти и крови, и она узнала Медвина и Байдевина. Ей хотелось протянуть руку и прикоснуться к ним, но она не смогла заставить себя оторваться от трапезы. Вместо этого она проникла в их головы торопливым приветствием и увидела там, какой им видится она сама. Зрелище было ужасным: спутанные в беспорядке волосы, платье превратилось в изодранный и бесформенный балахон, наброшенный на исцарапанные плечи, черное от пыли лицо выглядело настолько худым, что походило на посмертную маску, если бы не лихорадочно блестящие глаза.
- Где ты была? Что случилось? Как ты покинула нас? - на нее обрушились вопросы, на которые она не могла и не хотела ответить.
Она узнавала свой старый знакомый мир слишком быстро, чтобы это можно было передать на словах. В мокрой одежде, слегка опьянев от вина и еды, она сидела на горе мехов и подушек. Кажется, в палатке. Еда по-прежнему казалась безвкусной, но ее желудок, по крайней мере, начинал признавать ее материальную тяжесть. Ее слух продолжал терзать глухой и тяжелый звук словно что-то мощно барабанило по крыше и по тонким стенам палатки. Часть ее разума все еще продолжала искать способ вернуться, спрятаться в сияющем ореоле, окружающем разум Корматха; каким образом могла ее утешить мирская красота, после того как она побывала в его снах? Осталось ли в ее мире что-то такое, ради чего стоило жить?
Ответ внезапно взорвался в ее мозгу. Вызов. Она узнала его, узнала и в воспоминаниях о сражении на берегу реки, в лесу, в воспоминаниях о страхе, который терзал ее во сне.
Фелея!
Норисса повернулась в том направлении, откуда доносился зов, уверенная, что никто, кроме нее, не может его услышать. Она осознала сразу многие вещи - голод, который продолжал ворочаться в ее животе, довольство Корматха, который слегка шевельнулся в своем убежище, и многое другое.
С сожалением она проглотила последний кусочек, который оставался во рту, и отодвинула поднос. Когда она попыталась встать, толпа собравшихся вокруг нее людей придвинулась еще ближе, и Медвин, положив ей на плечи свои твердые ладони, усадил ее обратно на подушки. Его лицо было серым от усталости, а вокруг рта залегли жесткие морщины, но голос его все еще оставался нежным и мягким: