Нападать первому мне не хотелось — а вдруг он готовит мне какой-то подвох. Я не знал его боевых уверток, а лезть на рожон ради того, чтобы узнать, у меня не было никакого желания. Лучше оставаться в защите и отдать первый ход ему, подумал я про себя. Но Ангел действовал как-то уж слишком просто — шел себе и шел в мою сторону. Так что хочется мне или нет, а делать что-то придется, например отступить…
Ко мне устремился один из длинных — в походных условиях обычно сложенных — передних придатков; я сделал разворот вбок и ударил. Вжик — взвизг острия! Все еще шевелящаяся конечность упала на землю. Я тоже зря времени не терял. Раз-два, раз-два! Вжик-вжик!
Монстр медленно откинулся на левый бок, поскольку с этой стороны конечностей на его теле больше не наблюдалось.
И тут я стал жертвой собственной самоуверенности. Обегая тушу, чтобы повторить ампутацию и с другого бока, я подумал: раз монстр повержен и неподвижен, то можно сделать глупость пройти слишком близко от его головы. И тут сработала другая его раскладная штука. Хорошо еще, он лежал на боку. Вместо того чтобы ухватить меня когтистой конечностью, он ударил меня то ли голенью, то ли предплечьем, в общем чем-то, что их ему заменяло. Удар пришелся мне в грудь и свалил с ног.
Пока я отползал и подтягивал ноги, чтобы подняться, я услышал, как Льюк спросил заплетающимся языком:
— Ну, и что тут у нас происходит?
— Потом! — не оборачиваясь, проорал я.
А он:
— Эй! Ты меня ударил!
— Для твоей же пользы, — ответил я. — Это входит в лечение. — Я опять был на ногах и мог двигаться.
— Ох, — услышал я голос Льюка.
Лежащее на боку чудовище прицелилось звездануть по мне своей самой большой конечностью. Я увернулся и сумел прикинуть на глаз дистанцию и угол удара.
Вжик-вжик. Конечность упала на землю, а я двинулся дальше.
Я нанес три удара, которые под тремя углами рассекли чудовищу голову, прежде чем она отвалилась. Но и после этого монстр продолжал верещать, а тело его подергивалось и царапало землю обрубками.
Не знаю, сколько еще ударов я нанес после этого. Я рубил и рубил, пока не изрубил тварь на бульонные кубики. Каждый раз, когда я опускал руку, Льюк кричал: «Оп-ля!» Я почувствовал, что порядком вспотел, и, подняв глаза, обнаружил, как волны теплого воздуха или чего-то еще покрывают туманной дрожью растущие вдалеке цветы. А еще я подумал — как чертовски предусмотрительно я все-таки поступил: не зря тогда в баре я так высоко оценил Стрижающий Меч; что ни говори, а оружие — прекрасное. Я взмахнул им по высокой дуге, и следов битвы на лезвии как не бывало. Затем я стал его складывать. Меч был мягок, как лепестки цветов, и по-прежнему едва заметно светился…
— Браво! — раздался знакомый голос. Я повернулся и увидел улыбку; вслед за улыбкой появился и весь остальной Кот.
— Ува! Ува! — легонько постукивая когтем о коготь, добавил он. — О светозарный мальчик мой, славно получилось!
Задний план дрожал все сильнее, небо налилось темнотой. Я услышал за собой: «Эй!» — и, обернувшись, увидел, что Льюк встает на ноги и идет вперед. Когда я вновь огляделся, то увидел, как за спиной Кота проступают очертания бара, и мельком разглядел медный поручень. В голове поплыло.
— Вот как нужно правильно складывать Стрижающий Меч, — говорил Кот. — Но раз уж ты вернул его в целости и сохранности…
Льюк был рядом со мной. Снова звучала музыка, а Льюк не переставая пел. Пространство с разделанным на куски Огненным Ангелом не исчезло, но теперь оно казалось большим обманом зрения, нежели бар; тот стал плотнее, краски ожили, стали различаться оттенки.
Но помещение выглядело каким-то маленьким — столы сдвинуты теснее, музыка звучит приглушенней, стенная живопись сжалась, художника не видно вообще. Даже Гусеница со своим грибом отступила куда-то в тень, и оба как будто ссохлись. А синий дым стал не таким густым. Я счел это добрым признаком; раз уж наше присутствие в этом странном месте — результат Льюкова душевного состояния, то, похоже, его навязчивая идея ослабила свою хватку.
— Льюк? — сказал я.
Он подошел к стойке и остановился возле меня.
— Ну?
— Ты ведь понимаешь, что ты в оттяге?