— Да, к выезду, но только до поворота. Там наш владелец следов сел в автомобиль и уехал.
— Серьезно? И что, нашли отпечатки шин?
— Нашли отпечатки шин. Не знаю, сильно ли вам это поможет, но шины зимние, шипованные, марку пока не скажу, мы отправили фотографию слепка на анализ. Ширина 245.
— Большая машина.
— Опять же, ничего не берусь утверждать, — бросил Карташов. — Дорогой мой, самое же важное, что такой же точно след, не шин, я имею в виду, а обуви, мы нашли внутри дома убитого.
— Не может быть! — невольно воскликнул Третьяков. — Там все сгорело же.
— Не все, — покачал головой Карташов. — Мы обнаружили отпечаток обуви, аналогичный следам на улице и во дворе. Не целый, частичный, а если быть точным, отпечаток носка правого ботинка мы нашли внутри сейфа убитого. Я не уверен, что вы обратили внимание, но на полу в сейфе…
— Была вода, — закончил за него Третьяков. Карташов помолчал, затем кивнул.
— Скорее всего, это вода с подошвы. Снег набился в подошву, а потом растаял. Сами понимаете, выводов я вам не предложу, не моя работа, мой дорогой…
— Он ждал Морозова. Спрятался в сейфе и ждал его там.
— Возможно, вы правы. Хорошая теория, только одна проблема: следов, ведущих в дом, мы не обнаружили. Как я уже сказал, все найденные следы вели от дома, а не к нему.
— Не важно, — замотал головой Третьяков, и та мысль, что смутно не давала ему покоя, вдруг приняла отчетливые очертания. — Я должен идти… Мне нужно кое о чем спросить у нее.
— Вы имеете в виду дочь убитого?
— Да, Илья Константинович. Спасибо вам большое, я побегу.
— Можете не бежать, — сказал Карташов.
— Почему? — опешил Иван.
— А она уехала сразу после того, как мы взяли у нее образец. Я забыл сказать: она просила вам передать, что доберется домой сама.
13
Третьяков вылетел из кабинета Карташова, на ходу набирая Алисин номер. Она долго не отвечала, а затем все-таки приняла звонок, спросила, передал ли Карташов Ивану, что ее не нужно подвозить до Москвы.
— Передал, — сухо подтвердил Иван, не комментируя.
Алиса помялась и добавила виноватым тоном:
— Мне нужно было очень срочно уехать, появилось важное дело. Не хотела вас отвлекать.
— Очень любезно с вашей стороны, — язвительно бросил он, а про себя подумал — врет. Обычно вранье хорошо слышно, особенно для полицейских и следователей, которые по роду работы какой только лжи не наслушались. Алиса Морозова придумывала отмазки, — что ж, почему бы и нет. В конце концов, Третьяков не видел родителей уже, наверное, полгода. Как говорится, то-сё, работа да дела, как обычно. Как у всех. Раз уж он в Твери, может и к ним заехать. Не просто заехать — может остаться переночевать, отлежаться еще одну ночь, отложить решение еще на одни сутки.
— В самом деле, я не хотела вас обидеть.
— Я не ребенок, чтобы обижаться, — отбрил он ее. — Скажите, пожалуйста, Алиса Андреевна, в день убийства вашего отца, вы сказали, что, когда он вернулся, с его ботинок сильно натекло на пол. Так?
— Да, так, — подтвердила она.
— А вы не могли бы вспомнить, это был обычный снег с подошвы или на улице шел снег?
— А зачем вам это? — не удержавшись, спросила Алиса.
Тут уж Третьяков не отказал себе в удовольствии — напомнил, что он вовсе не обязан объяснять ей причину своих вопросов и что в интересах следствия не имеет права разглашать никакие сведения.
— Так что, ответите мне или придумаете еще какую-нибудь причину, чтобы не помогать следствию?
— Вы все не так поняли, — прошелестела она. Ее голос перекрывали звуки вокзала — шум голосов, сигнал поезда, голос из динамика, объявлявший что-то неразборчивое по громкой связи. — Я вовсе не… я не хотела вас задеть. Я пытаюсь вспомнить, честно. Я же говорила, что не выходила из комнаты, когда папа пришел. Вроде бы за окном шел снег. Нет, не помню. Такие вещи я плохо запоминаю, простите.
— Ладно, понятно, — проворчал Третьяков и отключился.
Через пятнадцать минут он уже стоял перед родительской дверью с коробкой конфет «Рафаэлло» — мать их любила до обморока, и с пол-литровой бутылкой четырехлетнего коньяка «Московский» для отца. Конфеты стоили примерно столько же, сколько коньяк, что искренне удивило Третьякова. На его мужской взгляд, коньяк всяко почетнее конфет, но рыночная экономика диктовала другое.
Родители, конечно, обрадовались сюрпризу в виде сына, да еще и с подарками, да еще и с ночевкой, но по натянутым улыбкам и скованным движениям матери Иван понял: женушка уже провела психологическую обработку. Возможно, даже неоднократную ввиду отсутствия самого Ивана в зоне ее радиоактивного влияния. Он не ошибся: не успели они с отцом выпить по стопочке, как мать подсела поближе, принялась кормить сына и с самым понимающим выражением лица, вздыхая, затянула песню про то, что в любой семье бывают сложные периоды.