«переделках» хороший командир не станет пренебрегать боевым духом. Он не в силах
забрать уже сказанное назад, но может подбодрить спутников, добавив больше.
Подбодрить или отвлечь.
– Ветры, – произносит он. – В них ключ. Ключ ко всякому путешествию, как вам скажет
любой мореплаватель. Следуйте за ветрами туда, куда они дуют.
Он вновь бросает на них взгляд.
– Не за этими ветрами, – говорит он, поднимая руку и чувствуя, как между пальцев
струится холодный горный воздух. – Я не имею в виду движение воздуха, а подразумеваю
изначальные ветры, ветры эмпиреев, которые колышут и вздымают океан вечности.
Олл шагает дальше.
– Я пользуюсь названиями романиев, – говорит он, – потому что так меня учили. Прямо
сейчас мы следуем за Африкусом туда, куда дует этот ветер. Это юго-запад. Потому-то
романии и назвали его Африкус. Однако грекане знали его под именем Липс, а франки
именовали Вестестрони.
Он снова оглядывается на них.
– Понимаете?
Кранк поднимает руку, словно ребенок в школьном классе.
– Да? – спрашивает Олл.
– Я хотел спросить, кто такие романии? – произносит Кранк.
Олл вздыхает. Он размышляет, есть ли время для этого ответа, и сомневается, поскольку у
них вообще ни на что нет времени.
– Не бери в голову, – говорит он.
– Итак… мы следуем за ветром, за этим Акрифусом, – произносит Бейл Рейн.
– Африкусом, – поправляет Кэтт.
– Ну да, за ним, – продолжает Бейл. – Следуем за этим ветром… куда?
– Туда, где сделаем следующий разрез. В следующее место, где покров между мирами
тонок.
– При условии, что до этого нас не догонят трубачи? – интересуется Кранк. Он смеется, и
ветер уносит прочь визгливое «ха-ха-ха».
– Пожалуй, – отвечает Олл.
[отметка: –?]
Они спят под скальной складкой неподалеку от вершины хребта. Олл сидит, неся стражу.
Ему хочется двигаться дальше, но он понимает, насколько они устали. Им нужна пища.
Нужна вода, у которой нет вкуса крови. Нужен сон. Им нужен хороший и точный разрез, который уведет их прочь от трубачей.
В мыслях Олла они называются не трубачами. Последний раз он встречал нечто подобное, существ той же породы, много жизней тому назад в Кикладе, их звали сиренами. Просто
другое слово, ничем не лучше и не хуже, чем «трубачи». Единственное, что тогда знал
Олл – и с чем согласился Ясон – создания были родом не из Киклады. Им было там не
место, как трубачам не место здесь. Они были откуда-то еще, и место не имело ничего
общего ни с этим, ни с каким-либо еще миром.
Они были словно сырость или гниль, просочившиеся извне сквозь стену.
Издаваемый ими шум сводил людей с ума, если слушать достаточно долго. Заставлял
забывать себя, забывать…
[отметка: –?]
Олл просыпается. Он не знает, на сколько отключился. Час? Всего несколько минут?
Остальные продолжают спать мертвым сном. Под скалой холодно, как в склепе. Вокруг
темно и слышен только стук дождя.
Он видел сон. Остатки сновидения до сих пор застряли в сознании, словно осколки в
коже: резкий и полный жизни свет солнца на движущейся воде, свет искрится, вода
зеленая, словно стекло. Корабль горделив, его будут помнить так долго, что он станет
мифом. На носу нарисовано око, обычный символ в те дни. Такие были на всех боевых
галерах Срединного Моря.
С палубы слышен смех. Олл чувствует на своей голой загорелой спине горячие лучи
солнца. Он слышит, как Орфей играет какую-то мелодию, которая сдержит шум,
издаваемый сиренами.
В этом сне, в этом воспоминании славная жизнь. Это были лучшие дни и приключение
лучше, чем то, которое на него теперь взвалили. Это новое, неотмеченное странствие, прорезание пути из одного мира в другой – его не запомнят. Оно не войдет в легенду, как
то, долгое плаванье в Колхиду и обратно. Это путешествие даже не пробудет в памяти
столько, чтобы было что забывать.
Впрочем, оно может быть более важным. Более важным, чем любое из приключений, которые он предпринимал за всю свою жизнь.
За все свои жизни.
Олл осознает, что размышляет об этом, как о своем последнем странствии, последнем
приключении. Осознает, что ждет финального подвига, акта завершения, последнего
отважного выхода на закате своих дней. Вот только по всем меркам предполагается, что
он должен жить вечно, если только его жизнь не прервет чье-то вмешательство.
Так откуда же этот фатализм в мыслях?
Последние осколки сна все еще с ним. Око на носу корабля глядит сурово и неотрывно.
Оно подведено сурьмой и прекрасно, словно чарующие глаза Медеи, но при этом и