– Ты тоже не смертный, – произносит Кэтт.
– Но я человек. В этой ерунде с богами и демонами вы можете держаться лишь за веру. Я
всегда верил. Вот почему он никогда меня не любил и не вводил в круг доверенных лиц.
– Кто? – спрашивает Бейл.
Олл качает головой.
– Неважно. Я всегда хранил веру. И не пытался ее никому навязывать. Не проповедовал.
Ну, во всяком случае, в течение длительного времени. Так что я не собираюсь просить вас
о чем-либо странном.
Он снова глухо бьет дрожащей рукой напротив сердца.
– Просто верьте. Верьте, во что хотите. В Императора, в себя, в свет, что видите во снах, в
твердую землю под ногами. Верьте в меня, мне все равно. Просто верьте.
– Мы должны делать что-то другое, рядовой Перссон, – говорит Графт. – Я не могу
верить. Должна быть цель. Должно быть дело.
– Он прав, – замечает Бейл.
– Окей, – отвечает Олл. – Тогда будем петь.
– Петь? – недоумевает Кранк.
– Да, будем петь вместе. Это укрепляет разум. Я научу вас песне. Гимну. В былые дни
верующие пели хором, чтобы поддерживать свой дух и отгонять тьму с демонами. Так
сделаем и мы.
Он учит их словам. Всего куплет-другой. О, Повелитель и Владыка Человечества…
Они неохотно начинают петь. Неуклюже подбирают слова, часть забывают, уродуют
мотив. Графт может только протяжно тянуть одну ноту. Олл берется снова и снова, повторяет и повторяет, постоянно оглядываясь через плечо и отслеживая покалывание в
руках и подергивание века.
Так и работали гимны с молитвами в те дни, когда по земле бродили настоящие демоны.
Это были защитные слова, выражения стойкости. Они объединяли людей пением,
объединяли их силы и веру. Превращали веру в оружие, пусть даже и оборонительное –
хотя бы в щит. Или, разумеется, в лучшем случае в щит.
Польза была даже для тех, кто не верил так, как Олл. При совместном пении люди
занимались общим делом. Вспоминали, что не одни.
Они объединялись и укреплялись духом. У них появлялось дело, на котором можно было
сконцентрироваться вместо страха. Паника – последнее, что требовалось Оллу.
А порой пение – просто шум, который защищает так же, как защищал Орфей.
– Продолжайте, – произносит Олл. – Пойте. До конца и заново. Пойте.
Он разворачивается и подходит к границе терновых зарослей. Позади спутники поют изо
всех сил. Олл осматривает бурую осоку и уже омраченные ночью ложбины. Сколько
тысяч полей сражений он так озирал, высматривая показавшегося врага? Ландшафт
напоминает ему о болотах за Стеной, когда он патрулировал парапеты, выглядывая
разрисованных людей. Напоминает о колышущихся лугах Алтая, где он ожидал
приближения сарматских наездников. Напоминает о…
Его руки дрожат.
М`кар вовсе не там, внизу.
М`кар здесь, прямо на границе терновой клети, и он смотрит внутрь.
[отметка: –?]
Тернии вспыхивают.
Участок терновой поросли шириной три или четыре метра взрывается ярким оранжевым
пламенем, загорается, словно бумага, и рассыпается пеплом, оставляя разрыв, через
который через который может проехать транспорт.
Олл пятится назад, сжимая винтовку трясущимися руками.
Снаружи, по ту сторону прорехи в белой терновой стене, темно, как будто часть полуночи
наступила раньше срока. Но в ней есть глаза. Олл видел, как они смотрели внутрь –
древние глаза древнего, дикого разума. Желтые щели с черными прорезями зрачков.
Сверкающие глаза. Злые глаза.
Глаза, которые вечно взирали с носа корабля.
Проклятые глаза, означающие конец всему.
Олл пятится. Он не обращает внимания на судороги, зуд и дрожь. Игнорирует комок в
горле и слезы на глазах.
За свои долгие жизни он видел многое. Но никогда не видел ничего подобного.
Демон входит в терновые заросли через разрыв, который прожег в чаще. Он проникает, пузырясь, словно жидкость, которая переливается через границу и собирается на
слежавшейся почве. Демон похож на смолу и дымится во тьме. Олл в состоянии
разглядеть лишь то, как влажное пятно ширится на земле, разрастаясь, словно тень. Над
ней громада – чудовищная монолитная фигура, фрагмент мрака, вырезанный из чистой
ночи, сверхтяжелый, словно обедненный плутоний. Выше глаз неясно вырисовывается
образ рогов, которые шире крыльев самолета.
Олл чувствует запах. Его тошнит.
В черных лужах, растекающихся вокруг его ног, растут и съеживаются паучьи лапки и
судорожно дергающиеся ложноножки, которые на краткий миг выступают из дымящейся
смолы и вновь умирают, словно ночные растения в замедленной пикт-съемке. Это тень, которая силится продолжать свое существование.