– Отдать швартовы на носу и на корме! – прокричал Рол. Сердце его колотилось как безумное. – Подать вперед буксирный трос! Рулевой, к штурвалу!
Приказы были почти излишними, ибо каждый здесь был опытным моряком и назубок знал свои обязанности. Корабль под их ногами пришел в движение. Сперва медленно и кряхтя, он понемногу набрал скорость в воде, когда экипаж буксира налег на весла. Они двигались от пристани к слепящему сиянию морских ворот, к широкому синему кругу заводи за ними. Выбравшись изпод каменного свода на солнце, все они невольно заморгали, как совы. Рол почти забыл, что стоит раннее лето и день еще далек до вечера. Он велел поставить топсели. Легкий ветерок трепетал над окруженной скалами заводью, пуская рябь по воде, и буксиру лучше удавалось их тянуть, если помогали паруса. Они правили прямо к расселине среди скал.
– Мы захватили конец отлива, – сказал Крид, прикрыв глаза ладонью. – Повезло. Еще час, и им пришлось бы тянуть нас против прилива.
«Возрожденный» прошел в расселину. Тень скал на несколько минут сменила яркий блеск солнца. Но вот расселина осталась позади. Теперь движения корабля изменились, стали живей. Резкий западосеверозападный ветер дул с суши, ударяя в корабль строго по левому борту. Топсели наполнились до предела, а скрип снастей стал тоньше и протяжней. Команда буксира отдала трос, их загребной приподнялся и помахал шапкой, когда корабль отходил от малого судна. Загребной чтото прокричал, но слова его унес ветер. Рол глубоко дышал. Он четко видел корабли Артимиона у носа по правому борту в трех или четырех лигах впереди. На таком расстоянии и надо держаться.
– Кливер и прямые… но зарифьте бизань, ребята! – выкрикнул он. И матросы взбежали по вантам, их угрюмость как рукой сняло. Теперь они улыбались и смеялись, двигаясь по реям, огромные складки кремового полотна падали, словно тучи, чтобы их тут же развернули и закрепили, натянув, почти без суеты. Рол встретил взгляд Галлико и кивнул.
– Да, они истинные моряки. – И повернулся к старшинерулевому у штурвала: – Востокюговосток.
– Есть, капитан. Востокюговосток. – Он весь сиял, точно услышал, что его жена благополучно родила.
– Теперь посмотрим, на что способно наше детище, – сказал Рол Галлико. – Лаглинь на передние цепи.
«Возрожденный» рассекал волны, скатываясь и взлетая, там где ветер с берега встречал бегущие на восток волны Внутреннего Предела. Судно вело себя благородно, тяжесть костяка была его преимуществом. Рол стоял на шканцах, ухватившись за бакштаг, что вошло у него в привычку, блаженствуя от живого движения судна под ногами, оценивая давление, приходящееся на корпус и мачты. Брызги, поднятые носом, долетали до шкафута, а в белом хвосте кильватера расцвела крохотная радуга. Здесь, на солнце, обшивка судна казалась еще темней, чем во мраке пещерыгавани, уж больно яркими были синее море и безоблачное небо. Воистину черный корабль. Его корабль. Первый, который он по большому счету принял в сердце, попотев и помучившись над его возрождением, точно повитуха, принимая здорового карапуза. Рол закрыл глаза и еще острей почувствовал, как судно под ним движется. Вобрал в себя протяжный скрип и стон, падение и взлет. Как если бы он ложился в постель с незнакомой женщиной и предстояло обследовать новое тело.
– Боже правый, у него есть сердце, – заметил Галлико. Рол немедленно открыл глаза.
– Да, он удивительно крепок. Знали, что делали, те корабелы, что трудились над тиком его ребер. Эй, с лаглинем как дела?
Безбородый юнец взялся за узловатый лаглинь и прокричал:
– Семь узлов и один фатом!
Галлико от радости затопал по палубе.
– Нам бы убавить паруса, – сказал Рол с рассчитанной небрежностью. – Или чего доброго нагоним Артимиона. – И оба рассмеялись точно простаки.
Рол выставил дозорных на мачты. В день вроде нынешнего им был доступен обзор на двадцать миль. Он оглянулся через правый борт на Ганеш Ка и увидел причудливые образования из могучего камня, башни казались порождением игры стихий, а расселина в скалах была почти невидима. Он осознал в этот миг, что Ганеш Ка всегда служил убежищем, даже в отдаленные времена, когда его строили. У Древних имелись окна и очаги, они нуждались в улицах и дорогах, но что побуждало их к действию, что заботило, теперь забыто, никому не понятно. Каков возраст Ганеш Ка? Десять тысяч лет? Двадцать? Никто не знает. Мысли эти тревожили до безумия. Не потому, что Древняя Кровь текла и в его жилах, но просто потому, что утрата знания, в важность которого он верил, казалась почти преступной. Что за мир, думалось ему, что за отчаянно безумный мир мог обладать такими сооружениями и не задаваться вопросом о разуме, что их сотворил. Он вновь взглянул вперед, корабль взлетал и падал под его ногами. Таково уж море с его неизменным за века мерным дыханием, что всякий из людей вслушивается в него, пусть даже никто не понимает. Он не знал, отметина морского бога вложила в его сердце тоску по морю или она всегда там обитала. Но он знал здесь и сейчас в этот миг, что он счастлив, как никогда в жизни.