– Язва! Неужели так приветствуют старого друга? Один из оборванцев вышел вперед. Рот его был полон желтых зубов, а шляпу с перьями он залихватски сдвинул на затылок. В руке он держал длинный тонкий нож.
– Нуну, – выдал он на своем безобразном гаскарийском, – его милость самолично. Чем мы обязаны такой честью?
– У вас тут есть коечто мое, Язва. На всю ночь мы не договаривались.
Язва улыбнулся и распростер руки, мол, что тут поделаешь.
– Что я могу сказать, твоя милость? Мы зачарованы, порабощены. И не все из нас еще обернулись.
Пселлос оглядел помещение, словно считая головы. Облачко неприязни пробежало по его лицу и развеялось. Он вложил клинок в ножны.
– Скажи мне, есть у вас в этой дыре достойной питье? Язва рассмеялся. Все прочие, кажется, испытали облегчение, их оружие опустилось.
– Король Воров может быть чем угодно, но он не варвар. Здесь есть бьонийское для тех, кто разбирается. Если ктолибо столь великий снизойдет до выпивки с отребьем этого мира.
– Я пил и с худшими, – сказал Пселлос и шагнул вперед.
Откудато возник серебряный кубок, украшенный золотом и ляпислазурью. Язва махнул грязной рукой, и один из его подчиненных наполнил кубок из тугого меха. Пселлос изучил предложенный ему кубок глазами знатока, затем сделал глубокий глоток.
– Изысканно, – произнес он. – Сбор позапрошлого года, и кожа бурдюка отменно на него воздействовала. Поздравляю тебя, Язва. Понятия не имел, что твой погреб так хорош.
– Не мой погреб, твоя милость Пселлос, но его милости Перриваля. Поздравь его, если нужны поздравления.
Пселлос поднял бровь.
– Я вдвойне поражен, если так. Добро Перриваля не самая легкая добыча. Говорят, его дом истинная крепость.
– Даже у неприступной крепости есть вход.
– Твоя правда. Полагаю, среди краж тонких вин и семейных драгоценностей ты нашел время позаботиться о моем поручении. Я обычно вперед не плачу.
Язва отдал поклон. Изза пазухи своего потрепанного наряда он достал свиток на деревянной рукояти, запечатанный черным воском. И вручил его Пселлосу с новым замысловатым поклоном. Лицо Пселлоса не изменилось. Но чтото новое появилось в глазах, вспышка жадного торжества. Он взял свиток так, как если бы тот был из тысячелетнего стекла.
– Ах, Язва, – пробормотал он, – ты художник.
– Не худо было бы полностью выплатить вознаграждение, пока мы беседуем, – заметил Язва. – Когда я получу оставшееся?
Глаза Пселлоса не отрывались от свитка.
– Куаре, – рявкнул он. Слуга подошел, роясь в кошеле у пояса. И достал оттуда листок бумаги.
– Ремиус и Мидд на Пандреддинской улице. Можешь получить кредитками или золотом. Тебя там ждут.
Язва не снизошел до того, чтобы прочесть бумагу. Он небрежно засунул ее под свои тряпки.
– Как всегда, удовольствие иметь дело с мастером, – заметил он. Пселлос заворачивал свиток в кружевной платок.
– Когда будет уместна оплата новой работы? Язва пожал плечами.
– Мои помощники – душевный народ под этим тряпьем. Ты доволен их работой, почему бы не дозволить ей остаться с нами еще на денек? Считай это бонусом.
Пселлос прижимал свиток к груди, как если бы то была святейшая из реликвий.
– Почему бы и нет? Но не угробь ее, Язва. Она принесла мне немало радостей.
Язва расплылся в улыбке.
– Возможно, она несколько подустала, но и близко не подошло к тому, чтобы ее угробить, не бойся. Выпей еще вина, твоя милость. Может, мы еще обсудим одно маленькое дельце.
Рол отползал по деревянной галерее один мучительный дюйм за другим. Скрип и стон гнилого дерева заглушали невнятная хриплая болтовня и смех собравшихся внизу. Наконец мальчик вернулся к узкому проходу и был способен подняться на ноги. Он расслышал хохот Пселлоса, и почемуто вдруг в его сердце вспыхнула жгучая ненависть. Он с ловкостью избежал соприкосновения с натянутыми проволоками и, крепче сжимая свою дубину, побрел назад во тьму заброшенного склада с сознанием, полным того, что он видел и слышал. Он не допускал в свои мысли и не облекал в слова то, что намеревался сделать. Сердце знало и без этого.