Не слова это были, а звонкая пощечина. Как удар — слабовата, зато как оскорбление — в самый раз. Не сказал, а ожег ими боярин Ярослава, да и самого Юрия. До сей поры им обоим стыдно было вспоминать бахвальные речи, говоренные перед битвой с Мстиславом Удатным и братом Константином.
Оно, конечно, хорошо, когда человек верит в свою победу. Без этого трудненько одержать верх в любом бою. Плохо, когда он в ней непоколебимо уверен и даже мысли не допускает о том, что возможен иной исход.
А все мед виноват, больно уж хмельной был. Кто именно первым завел речь о дележке волостей после победы и после какой уж там по счету ендовы[31] опустевшей — сказать трудно. Впрочем, выбор невелик — лишь двое его могли начать: Ярослав или брат Юрий, а больше просто некому.
Хотя какая теперь разница — позор одинаково на них обоих лег. Это ведь додуматься надо, чтобы приняться делить шкуру неубитого медведя. Ярослав, помнится, Новгород себе запросил, брат Святослав — Смоленск, Ростов — Юрию. На Киев вроде бы рукой махнули, не став мелочиться, а кому же Галич решили отдать? Ивану, что ли? Вроде нет, не ему. Да и какая теперь разница — кому именно.
А самое главное, что не только бахвалились всем этим изустно, но и харатью о том составили, надиктовав дьяку все подробно, чтоб потом обиды между победителями не приключилось, и каждый к тому свитку Руку свою приложил: То-то, небось, смеялись Мстислав Удатный с Константином и смоленским князем Владимиром Рюриковичем, когда ее прочли.
Да и ныне Хвощ как в воду глядел. Они с Юрием и впрямь уже покромсали все Рязанское княжество. По-честному, на четыре доли, включая Ингваря и малолетних Константиновичей, но поделили, и от этого на душе становилось еще более неприятно. Хорошо хоть, что на бумагу ничего этого не занесли.
— Не твое собачье дело! — выдохнул Ярослав жарко.
Если бы не стыд великий, валяться бы Хвощу, на две части поделенному, у ног братьев-князей. Стыд душил, давил, лишал сил. От него не только у Ярослава, но и у Юрия все лицо краской унижения покрылось.
— Ну, точно — поделили уже, — сделал вывод рязанский боярин, внимательно вглядевшись в багровые лица братьев, и констатировал невозмутимо: — Стало быть, каков товар — такая и плата.
— Это ты о чем? — нахмурился Юрий, с тревогой поглядывая на брата, — сдержал бы себя, не уронил княжеской чести, подняв на Хвоща меч.
К тому же хоть бы сам посол молод был, а то ведь старик совсем. Его сейчас срубить — долгонько отмываться придется.
— Коль вы в случае победы и вовсе решили изгнать Константина из отчих земель, то и ему незазорно будет — ежели он одолеет — все ваши земли под себя приять, — пояснил боярин.
Юрий вначале помрачнел, но затем, что-то прикинув, слегка заулыбался, а чуть погодя и вовсе захохотал во все горло. Глядя на него, развеселился и Ярослав.
— Пускай все забирает, — махнул он беззаботно рукой. — Чай, наследниками меня пока небеса не наделили, так что я ему всю свою вотчину дарю, только чтоб непременно одолел меня поначалу.
— Ну и мое тоже пусть прихватит, — согласился со своим братом Юрий. — Всю землю нашу отдаем.
— Все слыхали? Все слова княжеские запомнили? — строго спросил рязанский боярин ближних людей, тесно толпившихся за спинами своих князей, и пояснил: — Я к тому это говорю, чтоб потом никто не встрял поперек, когда Константин Владимирович свою длань наложит на грады Владимир, Ростов, Суздаль и прочие.
И столько силы и уверенности прозвучало в этих словах немолодого боярина, что челядь, совсем недавно дружно хохотавшая вместе со своими князьями, как-то поутихла. Не по себе стало некоторым, а кто поумнее был, у того и вовсе холодок по коже пробежался. Знобкий такой, тревожный.
Есть с чего тревожиться — слабые люди со своим врагом перед битвой с такой убежденностью и уверенностью не разговаривают.
Вот только княжич Ингварь слов этих не слыхал. Зайдя в шатер, он рухнул навзничь на жесткий воилок, зажмурив глаза и с силой, до боли, сжимая кулаки.
Чем кончатся переговоры — его не интересовало. Впрочем, оно и так было понятно. Ничем.
С самого начала ясно, что владимирские князья потребуют абсолютной покорности и не угомонятся, пока не увидят перед собой униженного и растоптанного Константина, а вместе с ним и…
«Да чего уж там, — подтолкнул он сам себя. — Продолжай, коль знаешь. А ведь ты знаешь».
И он продолжил: «А вместе с Константином такое же униженное и растоптанное Рязанское княжество. Все. Полностью».
31
Ендова — низкая широкая чаша, род братины. От последней отличалась наличием носика для разлива напитка. Обычно они были медными, в богатых домах — из серебра.