Да еще стыдоба великая мешала Ингварю. Ну как же — его ведь семья в Чернигове с победой ожидает, а он ни с чем туда явится. Нельзя. Кстати, и боярин Кофа его упреждал — пусть вскользь, туманными намеками, но упреждал, что не бескорыстно взялись ему помогать северные соседи.
— Придется тебе, княже, такую цену выкладывать, что без последних портов останешься, — говорил Вадим Данилович.
Да и женка Ярославова тоже на многое Ингварю глаза открыла. Ох и мудра оказалась переяславская княгиня. Прямо как в воду глядела. Даже слова у нее были почти точь-в-точь как у боярина Хвоща. И в его памяти всплыло, как совсем недавно, буквально дней за десять до того, как им отправиться под Коломну, она грустно спросила его:
— А ты что, и впрямь надеешься, что переяславский князь окажется щедрее, чем твой двухродный стрый? — И, грустно усмехнувшись, протянула жалеючи: — Эх ты, глупый, глупый.
— Ну пусть не все грады, но Рязань-то моей будет. Да и Ольгов с Ожском, — пробасил Ингварь, сам внутренне холодея. Уже тогда он чувствовал, что именно услышит от Ростиславы, и добавил срывающимся от волнения голосом: — А уж про Переяславль с Ростиславлем да Зарайском и речи быть не может — они и так мои. Коломну за труды князю Ярославу передам, Пронск, знамо, малолетнему княжичу Александру достанется, а Ряжск, кой Константин поставил, ему самому и перейдет…
— Коли так тебе хочется — надейся, — перебила его Ростислава.
Ингварь, опешив, уставился на нее, пытаясь понять, в чем именно усомнилась красавица-княгиня. Да, разговора с Ярославом насчет будущей судьбы городов княжества не было. Всякий раз он отмахивался, заявляя, что нет ничего хуже, как делить шкуру неубитого медведя, а потому юноша и сам не был до конца уверен, что Ярослав удовлетворится одной Коломной, но касаемо прочего…
— А ты сама как о том мыслишь? — торопливо спросил Ингварь, отчаянно не желая, чтоб их разговор закончился на столь неприятной ноте. Вдобавок ему почему-то очень захотелось выслушать доводы Ростиславы, которая — он уже успел в том убедиться — не только красива, но и мудра не по годам, несмотря на то что всего лет на семь-восемь, не больше, старше самого Ингваря. Сколько ранее ни слушал он ее рассуждения о чем-либо — так ни убавить ни прибавить, а всегда в самое яблочко.
Та вновь пожала плечами, ничего не ответив и застыв в раздумье, но чуть погодя, решившись, склонилась к Ингварю и заговорщически шепнула ему на ухо:
— А ты князю Ярославу о том не сболтнешь?
Тот от возмущения чуть язык не проглотил. Сказал бы ей, да подходящие слова на ум, как назло, не пришли. За кого она его вообще принимает — за изветника[15] поганого?!
— Да верю я тебе, верю. — Она примирительно положила ладонь на его плечо.
Лишь сейчас, впервые за все время Ингварь обратил внимание, что пальцы ее рук, как ни удивительно, почти без украшений. Маленькое золотое колечко на безымянном, да еще рядышком, на среднем, одиноко красовался серебряный перстень с большим ярко-красным рубином — вот и все. Правда, браслеты на запястьях были — широкие, массивные серебряные обручи, на каждом из которых искусный гравировщик изобразил сцены русалочьих танцев.
«Странно, — подумалось ему. — Неужто Ярослав за столько лет ничем не одарил? Да и русалки тоже вроде бы как-то не того… Как ни крути, а язычество. Хотя красиво, спору нет».
— Токмо боюсь, — продолжила меж тем княгиня, — горькими для тебя будут мои мысли.
— Какие есть, — пробурчал Ингварь. — Зато мудрые, — авансом поощрил он ее будущую откровенность.
— Твои бы словеса да богу в уши, — невесело усмехнулась Ростислава. — А еще лучше — князю Ярославу. Ну тогда слушай. Сдается мне, что те грады, кои и так твои, тебе отдадут. Не посмеет он, чтоб вовсе… Да и Юрий рядом с ним будет. А что до остального — тут похуже. Боюсь, что одной Коломны ему мало покажется — готовься к тому, что он все грады, что на Оке стоят, себе затребует, да и Пронск с Ряжском тоже.
— А-а… княжич Александр как же? — опешил Ингварь. — Да и Константину где быть?
Она пожала плечами:
— Где быть… Да в земле, где же еще. А много ли мертвяку надобно? Полторы сажени вдоль, да еще одну вширь — за глаза. Что до стольной Рязани… Может, тоже отдаст. Токмо не град, а угли да пепел.
— Это как? — не понял Ингварь.
— Должок у Ярослава, — пояснила Ростислава. — Мальцом он был, когда Всеволод Юрьич, упокой господь его грешную душу, его на Рязань усадил. Токмо недолго ему довелось в ней княжить — гражане выгнали. А он такого не забывает и не прощает. Никогда.