— Так ведь Рязань в отместку за непослушание тогда же и спалили. Почто еще раз жечь? — снова не понял юный князь.
— Молод ты еще, — с жалостью посмотрела на него Ростислава. — Ее ведь не он сжег, а отец. Ярославу же за позор непременно самому отмстить жаждется.
— Так оно когда было? Он уж все забыл, наверное, — продолжал недоумевать Ингварь.
— Он не забыл. Ты уж поверь мне — он все обиды хорошо помнит, пусть и давние. Потому и сказывала про сажени для князя Константина. А тебе я это все к тому поведала, что жаль берет, глядючи на тебя. Славный ты, сердцем еще не очерствел, опять же братом мне трехродным доводишься, вот и хотела упредить… по-родственному.
— О чем?
— Когда до дележки дойдет, ты особливо не перечь и, коли Ярослав упрется, уступай. Ты про судьбу своего прадеда Глеба Ростиславича памятаешь ли?
Ингварь помрачнел. Еще бы не помнить. Напрасно с ним так Всеволод Юрьич, ох напрасно. Нельзя человеку глаза выкалывать, особенно если он и без того у тебя в нетях[16]. Не иначе как за время пребывания в Константинополе нахватался. Но говорить ничего не стал, да Ростиславе и не требовалось — по лицу поняла, что вспомнил.
— Вот я и сказываю, — негромко произнесла княгиня. — Лучше с малым остаться да на свет божий взирать, нежели… Плетью обуха все равно не перешибешь, как ни старайся, так что смирись и не дерзи излиха. И… зря ты Константина не послушался. Сдается мне, он бы все, что тебе пообещал, выполнил, — неожиданно сменила она тему.
— Ты же о моем двухродном стрые лишь с чужих слов и ведаешь, — усомнился Ингварь, — а сказываешь так, ровно с самого детства вместях с ним росла.
— Ну не токмо с чужих, — загадочно протянула Ростислава. — Довелось и мне его как-то разок повидать. Трудно, конечно, с одной встречи о человеке судить. Одначе, мнится мне, ему верить можно. — Она повернулась к Ингварю, и тот поразился цвету ее глаз.
Княжич еще до того про себя не раз дивился, как он может меняться. Особенно разительно такие перемены происходили, когда Ростислава гневалась на кого-то или… в присутствии князя Ярослава. Тогда они у нее прямо-таки чернели. В обычное же время могли быть синими, могли фиалковыми, но такого цвета Ингварь еще ни разу не замечал. Вроде бы обычный, васильковый, но какой-то мягкий, словно нежность излучающий. А в самой глубине ее очей, на донышке, еще и искорки неясными точечками то и дело вспыхивали. Будто от ночного костра. И точно так же ввысь безостановочно уносились.
— А у тебя в глазах искорки, — неожиданно произнес он вслух.
Ох, лучше бы не говорил. Дернула же нелегкая. Вмиг зрачки потемнели, искорки пропали, и само лицо ее как-то вдруг тоже изменилось, стало чужим и суровым.
— Уходи, — строго сказала княгиня. — Сейчас же уходи.
— Ты это почто… меня… так вот? — растерялся Ингварь, не поверив своим ушам.
Никогда еще Ростислава не говорила с ним таким жестким, холодным тоном, а уж о том, чтобы прогнать, и речи не было. Обычно она, напротив, словно старалась мягким говором компенсировать суровость своего мужа, а тут…
— Уходи, — повторила она, плотно сжав губы, и отвернулась.
Уже стоя в дверях, Ингварь напоследок обернулся, но княгиня продолжала враждебно молчать, не глядя в его сторону.
— Ты прости, если я что не так… — потерянно произнес он и шагнул через порог, почти физически выталкиваемый этим молчанием, но успел услышать вдогон:
— И ты прости.
Он радостно обернулся, уже улыбаясь, но осекся — выражение лица княгини если и смягчилось, то ненамного.
— Ан все одно — уйди покамест, — сухо и ровно, хотя и без прежней злости в голосе, добавила Ростислава.
Ушел, куда деваться. Больше разговоров о будущем дележе Рязанского княжества у них не было. Невзирая на настойчивые просьбы Ингваря, Ростислава отрицательно качала головой и отвечала, что главное ею уже сказано, а об остальном и говорить ни к чему.
«Права была Ростислав, во всем права, — думалось лежащему в шатре Ингварю. — Нельзя вот так на отчую землю приходить. Ладно Коломна — она, считай, не моя уже, а Переяславль? Ну как откажутся жители меня принять, и что тогда? На копье брать да град жечь? Нельзя. А как иначе?!»
Мысли метались, словно встревоженные птицы в узкой клетке — бестолково и хаотично, то и дело сталкиваясь друг с дружкой. Отыскать среди них нужную никак не получалось. Спустя полчаса что-то забрезжило, но помешал не вовремя заглянувший в шатер Апоница, принявшийся настойчиво уговаривать, чтобы князь хоть что-то поел. Ну право слово, как нянька, словно Ингварю не восемнадцать лет, а года три-четыре.