К тому же у Котяна еще до прибытия послов Мстислава возникли немалые опасения насчет Рязанского княжества. Уж больно осильнело оно за последний год. Опять же Ярославу укорот изрядный даден под Коломной. Эдак у самого Котяна, чего доброго, столько воев погибнет, что никакая добыча не нужна. Коль худо с воинами, и орда не орда, а так, одно название. Котян — старый волк, а старым в слабых ходить опасно — вмиг молодые в шею вгрызутся, прокусят загривок крепкими зубами. Он и сейчас-то хоть и старейший хан, а выставить может немногим больше, чем тот же Юрий Кончакович. Да что там перед собой душой кривить — считай, поровну.
И вскоре все половецкие отряды, которые были подвластны Котяну, мало-помалу двинулись на новые кочевья, поближе к быстрому Днестру.
Получалось, что набег на юг рязанских земель Юрию Кончаковичу предстояло совершить в одиночку. К нему тоже гонцы от Мстислава наведались. Однако, вызнав — в степи слух летит быстро, — что Котян собрал свои становища и подался на запад, Юрий Кончакович, поразмыслив, решил Ярославу не отказывать. Ни к чему двум волкам одновременно в одну овчарню лезть.
Ярослав его еще и тем привлек, что наобещал, будто самый первый удар нанесут владимирские князья, а черед Давида Муромского и половцев настанет тогда, когда Константин увязнет. Получалось, приходи, дорогой хан, и бери голыми руками хоть Пронск, хоть Ожск, хоть Ольгов, а то и саму Рязань. Везде раздолье для степняка, а в любом из городов ждет славная добыча.
Но едва его передовые отряды стали продвигаться поближе к пределам Рязанской Руси, как пожаловал к Юрию Кончаковичу дорогой гость — хан Данило Кобякович.
Радушно встретил его хозяин. Ссориться им и впрямь было нечего — все степные угодья давным-давно поделили еще их деды и прадеды. Правда, время от времени более сильный утеснял соседа послабее, но тут какие могут быть обиды — сегодня ты у моего стремени бежишь, а завтра я у твоего коня поплетусь. Такова уж жизнь кочевая.
Но отцы их жили дружно. Подчас и воевали на одной стороне — к примеру, когда общими силами Южную Русь зорили. Больше всего доставалось новгород-северским землям да еще князьям Переяславля-Южного. Кончак, правда, более удачливым был, а Кобяку везение не всегда сопутствовало, особенно в лето шесть тысяч шестьсот девяносто второе[21], когда сидящему в ту пору в Киеве князю Святославу удалось собрать воедино все княжеские дружины и у реки Ерелы начисто разбить почти всю его орду. Одних пленных половцев насчитывалось до семи тысяч. Попал в плен и сам хан Кобяк, и два его старших сына. Один из них так и умер в полоне, другой же благополучно воротился домой вместе с отцом. У обоих на груди сверкали золотые кресты — надеялись глупые князья, что утихомирят они степных волков.
Хотя и впрямь именно с тех пор Кобяк перестал самовольно хаживать на Русь. Конечно, не в золотом кресте тут дело было и не в вере христианской. Да и принял ее Кобяк для того, чтобы из плена отпустили, и все. Просто он воспринял разгром своей орды как последний упреждающий звонок судьбы и больше искушать ее не отважился. Да и с силами собраться нужно. Половчанки — бабы плодовитые, но дите только вынашивать девять месяцев нужно, а уж ждать, когда чумазые карапузы воинами станут, надо лет пятнадцать, не меньше.
Зато когда сами князья приглашали, Кобяк не отказывался — очень уж выгодно. Тут тебе и гривенок серебряных отсыплют, и город взятый пограбить можно. Окончательно же Кобяк убедился в правильности избранной им тактики, когда он по приглашению Рюрика Ростиславовича в лето шесть тысяч семьсот одиннадцатое[22] вместе с черниговскими князьями ходил брать Киев. Сам Рюрик на серебро был небогат, потому заранее оговорил — все, что в городе, ваше. Мудрый Кобяк тут же особое условие поставил. Мол, в городе с жителей много не взять — уж больно часто князья его брали за последнее время, а вот в домах, где христианские волхвы своему богу кланяются, есть чем поживиться. Если ты, князь, мне и их отдашь, тогда я согласен, а коли нет — ищи кого другого. Помялся Рюрик, вздохнул, перекрестился и… отдал.
Ох и славная была добыча! С одного начисто разграбленного Софийского собора золотой и серебряной утвари столько взяли, что она еле-еле поместилась на двух десятках лошадей. А ведь помимо того еще и Десятинная церковь была, и прочие. Ну и монастыри тоже. В них, конечно, укромных мест в достатке, есть где ценности спрятать, да так что несколько дней искать придется, но если главному волхву пятки поджарить — сам все отдаст. Опять же живой полон. После дележа Кобяку одних монахинь на продажу не меньше сотни досталось. Про люд простой и вовсе говорить нечего — не сосчитать.