Ночь он провел на гауптвахте. Караульные выказывали ненавязчивое сочувствие, глядя на Рейнарда участливо и с некоторым трепетом.
— Эхма, вляпался ты крепко, — пробормотал один из них. — Они тебя так вздрючат, помяни мое слово — я слыхал, как полковой говорил, чтоб другим неповадно было… Эхма, не завидую я тебе, кореш.
И только начальник караула, хам с грубыми чертами лица, отнесся к нему с явной неприязнью. Рейнард не раз ловил его злорадные взгляды и слышал, как он бормочет что-то об «этих гребаных новобранцах» — что они «орава педрил» и (с особой свирепостью) что «хоть бы морду ему подрихтовали».
Улегшись на нарах и завернувшись в единственное одеяло, Рейнард от изнеможения провалился в сон. После побудки его нарядили драить пол в караулке; насколько он понял, в девять ноль-ноль ему предстояло явиться к ротному командиру.
— Он-то тебя судить не будет, — сообщил Рейнарду один из караульных. — Уж больно серьезное дело — самоволка это ведь нынче как дезертирство, сам понимаешь. Он тебя к полковнику пошлет. Вот уж неохота мне так влипнуть.
В девять ноль-ноль Рейнарда как положено отконвоировали в ротную канцелярию и после часового ожидания на продуваемой сквозняками веранде ему приказали пройти к ротному командиру. Эпизод был кратким — чистая формальность. Начальник караула и двое арестовавших Рейнарда капралов дали показания; ротный командир, говоря с холодной безличностью, предупредил Рейнарда, что обвинение слишком серьезно для его компетенции и что дело будет передано полковнику.
По возвращении на гауптвахту Рейнарда назначили драить соседние камеры; затем, под конвоем, его отослали в походную кухню чистить картошку. Он исполнил задания с бездумным автоматизмом, ощущая лишь легкий физический дискомфорт и усталость. В перерывах на еду он не смог проглотить ни куска, но за ужином оказался рад кружке обжигающего чая и сигарете, которую его конвоир тайком сунул ему в руку.
И снова он, измученный, уснул на нарах; следующий день прошел точно так же, как и предыдущий, — с утра он драил полы, днем был «на картошке». На третье утро его предупредили, чтобы он оделся как следует: ему предстояло явиться к полковнику для судебного разбирательства.
В полдевятого его спешно загнали в крытую полуторку: разбирательство должно было состояться в штабе района. Поездка в темном и тряском грузовике длилась, по странности, чуть ли не вечность: расстояния было, вероятно, не больше трех миль, но Рейнарду стало казаться, что он провел в пути уже несколько часов, когда грузовик наконец остановился. Рейнарда, вместе с конвоиром, спешно препроводили через пустырь к канцелярии командира района. Без особого удивления он узнал ниссеновский барак, в котором проходил предварительное «обучение»; дальше лежали земляные укрепления и курганы Римского Лагеря.
Рейнард все еще пребывал в отупении и прострации; недавние события слились в туманную бессмысленную мешанину, будущее было пучиной непроглядной тьмы с призраком грозящей боли. Позже он уже не смог бы сказать, сколько времени прождал у канцелярии полковника — должно быть, не меньше двух часов. Наконец появился уоррент-офицер; подконвойному и конвоиру скомандовали «смирно» и отправили строевым шагом дальше по коридору, мимо непрерывного ряда кабинетов и отделов. Снова потянулось ожидание; Рейнарда терзало мучительное желание справить малую нужду, но он не хотел просить на это разрешения, боясь, что последует очередная проволочка. Наконец, после того, как они прождали еще минут двадцать, уоррент-офицер распахнул дверь, и Рейнарду, его конвоиру и свидетелям было приказано войти.
За столом сидел Рой Арчер — или тот мужчина, которого Рейнард в прошлый раз за него признал; сейчас Рейнард чувствовал меньшую, чем когда-либо, уверенность в том, что командир района — на самом деле «Рой Арчер», который когда-то был (или так он себе вообразил) его другом.
Официальным тоном полковник зачитал вслух армейские данные Рейнарда и список обвинений; свидетели — начальник караула и двое военных жандармов — по очереди дали показания. Вся процедура оставалась холодно-безличной; слушая капрала, который его арестовал и который несколько месяцев тому назад украл у него бумажник, Рейнард испытал странное ощущение — словно бы он подвис между двумя мирами, ни один из которых, как ему казалось, не имел в действительности никакой истинной опоры. Нынешний кошмар казался ему совершенно нереальным — с минуты на минуту он, конечно же, должен был от него очнуться; в равной мере и прошлое представлялось ему сном, от которого он уже пробудился, но который все еще преследовал его своими тревожными образами: лицами Роя Арчера и «бродяги», чье жесткое ложе он разделил когда-то темной ноябрьской ночью в том самом месте, где стоял сейчас, ожидая приговора.