Он никогда к ней не прислушивался. Для Тунгусова Тоня так и осталась продавщицей в сельпо, глупенькой девкой в дешевой блузке, застегнутой ровно на столько пуговиц, чтобы привлечь как можно больше мужчин-покупателей и не вызвать при этом злобу у женщин. Но тогда, спрашивала себя и мужа Шаталова, тогда почему он дал ей должность в своей фирме? Зачем таскал на все званные вечера? Если считал, что цена Тоне – гнутый медяк, для чего отваливал сотни тысяч на каждый ее каприз? Тимофей утверждал, что это – их-за так называемой любви. Но тут-то их представления о том, что скрывается за этим словом из шести букв, разнились.
Наверное, муж был прав, когда называл Шаталову «дурной бабой». Она дурна, это точно. Она перепутала любовь с чем-то другим, с каким-то иным чувством, включающим уважение к партнеру, принятие его как целостной личности, а не только обладателя красивого личика и приятного голоса. А, может, просто любовь Тунгусова не имела ничего общего с ее, Тониной любовью? Они будто говорили с мужем на разных языках. Свобода – деньги, планы на будущее – покупка новой машины, преданность – послушание.
Дома Тимофей вел себя как начальник, на работе… порой как озабоченный подросток. Первый раз, когда они заперлись в его кабинете посреди рабочего дня, Шаталова даже порадовалась пылкости мужа. Но потом это стало надоедать, а через пару лет просто – бесить. Конечно, у каждого свои, так сказать, предпочтения. Но когда по офису поползли слухи, мол, теперь понятно, в чем это у нас госпожа начальник отдела по связям профи, Тоне стало просто-напросто противно. А что же Тунгусов? Просто отмахнулся:
– Ну и что? Пусть трепятся.
– Мне неприятно, понимаешь? Я чувствую себя… не как твоя жена, а как дешевка с улицы.
– Да ну? А я думал, тебе нравятся наши «совещания», – усмехнулся директор. – Ладно, если тебе так мешают чужие перешептывания, я их всех уволю, довольна?
– Нет, не довольна, – возразила Шаталова. – Так вопросы не решаются.
– А как они решаются? Это зависть, обычная зависть. Зато теперь мои подчиненные знают, кому принадлежит такая красавица. К тому же… Честно говоря, дорогая, ты меня удивила. Мне казалось, тебе не привыкать к такого рода разговорам. И не только разговорам. Своим-то деревенским пьянчугам ты и не такое, наверняка, позволяла.
– Что? – Тоне показалось, что она ослышалась.
– Извини, – к счастью для него, тут же поправился Тимофей, – не хотел тебя обидеть. Просто наплюй на них. Ты – моя жена, а если они об этом забыли, я живо напомню, кто хозяин всей этой шарашки. Да, милая?
– Да, – сквозь зубы процедила Шаталова.
Брак чем-то схож с металлоконструкций. Малюсенькое пятнышко ржавчины при неправильной эксплуатации может разрастись как вширь, так и в глубину, сломав весь механизм. Даже если тщательно закрашивать, даже если делать вид, что металл по-прежнему прочен. А таких пятнышек благодаря стараниям Тунгусова вскоре стало слишком много, так что проще выкинуть ржавую железяку на свалку, чем пытаться отчистить накопившиеся обиды.
Возможно, – и Тоня почти в это верила, – муж не пытался нарочно задеть ее подобными разговорами о прошлом. Да, она не родилась в богатой семье бывших партийных работников, как некоторые. Не заканчивала институтов и курсов бизнес управления. Но даже будучи официанткой в придорожной кафешке на окраине села, она не позволяла себе того, в чем теперь ее так огульно обвинял Тимофей. А быть вежливой и приветливой с клиентами еще никому не возбранялось. Но почему-то Тунгусов упрямо повторял: «Перестань, уже забыла, что в своей деревне делала?» Ничего, ничего она не делала такого, чтобы ее кости теперь перемывали всякие секретарши и мальчики на побегушках.
На десятом году совместной жизни ни охапки цветов, ни запоздалые извинения уже не могли исправить нанесенного вреда. Металл изъела коррозия, а Тонина душа, наоборот, оделась в непробиваемую броню. Веселость превратилась в цинизм, живость ума в умение везде найти свою выгоду. Цирковая собачка научилась делать трюки, и однажды укусила своего дурака-дрессировщика. Теперь они с мужем разговаривали на одном языке, только вот говорить стало совсем не о чем.
– Только через мой труп, – повторил Тимофей, отшвыривая копию заявления. – Я слишком много в тебя вложил, чтобы просто так отпустить.