Я послушно подвигала губами, размазывая тинт. И, о чудо, из зеркала на меня выглянула девушка года на три моложе и намного привлекательнее. Темный цвет подчеркнул форму губ, сделав их выразительнее, а кожа, наоборот, потеряла свой обычный желтоватый оттенок. Виновата в том была не больная печень, а кровь одного из тюркских народов, которую три последних поколения старательно разбавляли, да так и не смогли до конца разбавить. Так и достались мне в наследство от прабабки-киргизки чересчур прямые темные волосы, которые никак не желали укладываться хоть в какую-то прическу, да невероятная способность цеплять загар даже в марте-месяце.
Наверное, я слишком задумалась. К щекам прикоснулись теплые пальцы, мазнули, оставляя цветной след. Роман знал не только, как надо обращаться с маслом и деревом. Считанные секунды, и зеркало отобразило настоящую восточную красавицу. Скулы поднялись, стали четче, и даже то, что глаза у меня были не раскосые, а такое впечатление, что просто вечно полуприкрыты, не испортило конечного результата.
– Кофе, – не дав ничего сказать, выставил передо мной чашку с шапкой пены Сандерс. – Какой-то новый. Вроде как специальное предложение в честь новогодних праздников. Не знаю, что они туда добавили, но на вид вполне неплохо.
– И где же твоя боязнь нового? – попыталась подловить я мужчину.
– Ее больше нет, – мягко улыбнулся тот. – Ты меня вылечила.
– Даже так? – Отложила зеркальце подальше и взялась за ложечку. Сначала надо попробовать пенку, потом отпить сам напиток, такого была последовательность, и я ни разу ей не изменяла. – Значит, теперь ты готов на любые эксперименты?
– Не на все, но… попробовать этот кофе все же решусь!
Хоть Роман и отшучивался, как мог, я чувствовала, что он, в самом деле, заметно переменился с нашей первой встречи. Сандерс по-прежнему прикидывался крутым парнем, но теперь все чаще я заставала его не задумчиво смотрящим перед собой, а рассматривающим окружающий мир.
Недавно он принес альбом со своими набросками: чьи-то лица, милая зарисовка теряющего листву дерева. Ни одного искаженного создания, ни наркоманских ежей, ни уродливых большеротых девочек, от которых за километр разило скорой смертью от истощения (как признался Роман, именно в этом и была его задумка, сделать пародию на вечно худеющих девчонок, которые в итоге с весом теряют и последние остатки разума). Эти наброски больше напоминали картины с чердака Романа. В них не было перебора, не было специально гипертрофированных деталей. Они дышали той простотой и понятностью, от каких на душе становилось уютнее.
И в который раз за последние полтора месяца я спросила:
– Ты покажешь их?
– Что показать?
– Твои работы. Те, что ты прячешь.
– Снова? – Он не злился. В голосе – усталость, ничего большего.
– Я должна. Ты пытаешься похоронить часть себя, но это не правильно.
– Это другое. Ты не понимаешь, Вика.
– Не Лех Сандерс, а Роман Александров, помню я, помню. Так ему шанс! В качестве исключения… Ты говоришь, он никчемен, говоришь, такие картины никто не станет покупать, что они никому не понравятся. Уверен? Сколько лет ты работал на имидж, сколько лет старался, чтобы твое имя знали все крупные коллекционеры и эксперты в области живописи. Не пришла ли пора самому задавать тон? Если они так любят тебя, почему, глядя на твои же картины, они вдруг отвернутся? Спиши все на эпатаж. Ведь выпускают музыканты экспериментальные альбомы, почему бы тебе не попробовать организовать выставку неформатных работ? Конечно, я тупая, ничего в этом не понимаю…
– Ты не тупая. Просто…
Рома замялся, приступая к супу. Почему-то он предпочитал поглощать еду не как положено, а в порядке, понятном ему одному. Сначала мог надкусить пирожное, потом слопать салат и снова вернуться к десерту. Вот и сейчас кофе был выпит, а оставшаяся пенка дожидалась своей участи, медленно оседая на дно чашки. Кофе, к слову сказать, отдавал пряностями. Не сколько приятно, сколько навязчиво. Возможно, я еще не отошла от парфюмерной атаки магазина, но меня не покидал привкус какой-то химии на корне языка.
– Просто что?
– Это слишком личное. Да, отчасти я боюсь выставлять те картины из-за того, что они, как ты выразилась, неформатны. Точнее, не соответствуют концепции работ Леха Сандерса. В них нет вызова, нет изюминки. Но это пустяк. Их происхождение, вот что меня тревожит. Это как выставить на всеобщее обозрение свой личный дневник… или… записи разговоров с психоаналитиком. Я – не Дали. Он зарисовывал свои сны, превращая страхи и странности в произведения искусства. Но мои чердачные картины – нечто большее, чем просто выдумка разума. Они – часть моего проклятия. Часть того, что к Сандерсу никогда не относилось и не может относиться. Я не имею права выставить их даже в качестве эксперимента.