«Прежде чем начинать творить что-то свое, надо научиться хорошо воссоздавать уже имеющееся в природе», – твердил Пареев.
И Ромка зарисовывал плоды и цветы, здания и людей, оттачивая свои навыки и пытаясь соответствовать требованиям и вкусам Льва Николаевича. Первая «самостоятельная» картина Александрова заслужила скупую похвалу, хотя сам Роман сейчасне смог бы на нее без слез вглянуть. Пасторальный пейзаж без намека на какую-либо идею. В синем небе полоскалось оранжевое солнце, переходы цветов были почти невидимы, а тени от деревьев были выписаны так, чтобы не мешать наслаждаться раскинувшейся за ними деревенькой. Это вам не Писарро с его «бесформенными скребками по грязному холсту»![60] Красиво, реалистично до рези в глазах, и совершенно убого.
К двадцати годам Ромка научился рисовать и мог свободно водить экскурсии по художественным музеям, не заглядывая в шпаргалки – так затвердил информацию о более-менее значимых в истории искусства произведениях. Но хорошо рисовать и быть художником – не одно и то же. Александров уже ушел от простого воспроизведения действительности, все чаще выдумывая сюжеты для своих картин, все чаще привнося в них что-то свое, но путь до настоящего создателя чего-то ценного, самобытного и эксклюзивного был еще мучительно долог.
Душа искала, дух алкал, в кармане громыхала последняя мелочь. Ромка был ужасно уставшим, весь день он торчал на выставке-ярмарке, но не продал ни одной своей картины. Сенсей не поддерживал его подработку, но находил в ней некоторые положительные стороны: «Ну, хоть потренируешься в портретах». Но на ту выставку Лев Николаевич отправил своего ученика с благословением, посчитав отчего-то, что тому пора выйти, наконец, в свет со своей мазней. А потому горечь от неудачи только усилилась. На улице, делая вид, что творит, заманивая наивных прохожих, Александров хотя бы чувствовал себя отличным от толпы. Но там, на выставке, среди разного рода керамических горшков и почти идентичных набросков городских достопримечательностей, он превратился из мастера в механизм, штампующий никому ненужные полуфабрикаты.
Именно об этом он сейчас и говорил сенсею:
– Это бесполезно… эти картины, они… это же хлам!
– Это не хлам, – прихлебывая из чашки свой вечерний травяной чай, поспешил поспорить с учеником Пареев. – Ты вложил в свои картины все свое умение. Это труд, и ты должен ценить его вне зависимости от того, насколько хорошо тот продается. Многие отличные художники в начале своего пути переживали подобное. Вспомни ван Гога. Сколько он ждал, прежде чем продать свою первую картину? Ну? А тебе только девятнадцать. Все у тебя впереди.
– Так все старики говорят, – пробурчал под нос Ромка. Ему надо было срочно платить за аренду мастерской, да еще, как назло, мать попала в больницу с воспалением легких. Если уж несчастья обрушиваются на твою голову, то делают это всегда слаженно. – Не пойду завтра никуда. Все равно это бесполезно.
– Удача любит терпеливых, – откусывая от сушки кусочек и тщательно собирая двумя пальцами крошки, выдал очередную квинтэссенцию мудрости Лев Николаевич.
Александров задумался. Что-то не слыхал он такого. Вроде в поговорке упоминались вовсе не терпеливые, а смелые. И вот с этим утверждением Рома как раз был согласен. Юношеский максимализм и задетая гордость молодого творца – страшный коктейль, порой приводящий к самым неожиданным последствиям. В данном случае – к ссоре. Ромка не выдержал. Громогласно объявив, что более не намерен учиться бесполезным вещам, и обвинив учителя в том, что тот специально сдерживает его «настоящий творческий порыв» в «узких рамках однообразного пачканья краской плоских поверхностей», Александров подхватил свою тонкую куртенку и гордо удалился. Примерно также, возможно, чуть с меньшей помпой, в свое время произошел разрыв группки будущих импрессионистов с закостенелыми порядками парижской Академией изящных искусств.
Однако то, что во второй половине девятнадцатого века подвергалось осмеянию, в начале двадцать первого «подхватило модный тренд», как мог бы выразиться современный Леруа. Роман долго ждал, что сенсей позвонит ему. Сначала, чтобы извиниться, потом – хотя бы ради того, чтобы отчитать своего нерадивого ученика. Ему и самому хотелось сообщить о своей первой крупной победе, каковой стала продажа небольшой картинки с уродливым котом. Потом, намного позже, уже достигший того самого обманчивого почти-бессмертия Сандерс, понял: это как раз и было подражательство, шаг не к самостоятельности, а к полной зависимости от прихоти толпы. Раньше он рисовал пустые пейзажики на заказ, теперь деревенские виды сменили черепа и чудища, и его заказчиком стал весь художественный мир критиков и бездельников-меценатов. К тому времени Роман уже жестоко сидел на позолоченной иголке успеха, и не в силах был с нее слезть. Да и не особенно рвался, по совести говоря.
60
Жако́б Абраа́м Ками́ль Писсарро́ (фр. Jacob Abraham Camille Pissarro, 10 июля 1830, остров Сент-Томас – 13 ноября 1903, Париж) – французский живописец, один из первых и наиболее последовательных представителей импрессионизма. В 1874 году в Париже прошла первая выставка Анонимного общества живописцев, скульпторов и граверов. После этого в газете «Le Charivari» выходит разгромная статья Луи Леруа, написанная в виде диалога автора и его друга. В ней, в том числе, идет речь о картине «Иней» Писсаро. Именно так: «Это борозды? Это иней? Да это какие-то бесформенные скребки по грязному холсту! Где тут начало и конец, где верх и низ, где зад и перед?» – реагирует друг автора в статье на данную работу. Знал бы Леруа, что его уничижительное «но зато здесь есть впечатление» (impression), породит название для целого живописного направления!