— Он притворяется, шейх. Он актер, умело играющий выбранную роль. Нет, убей меня, я не поверю, чтобы Аль-Борак оказался предателем. Не тот он человек. А здесь он мог оказаться только в одном качестве — как шпион, засланный англичанами.
От взглядов, нацеленных на Гордона, немедленно повеяло холодом и ненавистью. Да, этим людям достаточно было одного слова Багилы, чтобы поверить ему и составить мнение о том, что он говорит.
Гордон вдруг от души рассмеялся, чем явно привел в замешательство всех присутствующих. Не понял причину этой веселости и Иван Конашевский. Он достаточно хорошо знал американца, чтобы отделить ложь от истины в его словах и даже абсолютно точно определить истинную цель его появления в тайном городе, но даже он не знал его настолько хорошо, чтобы понять этот смех и новый, мрачный блеск, появившийся в глазах Аль-Борака.
В смехе Гордона не было ни самоиронии, ни цинизма, вызванного признанием своего поражения. Нет, под непроницаемой личиной Аль-Борака скрывалась душа дикого, яростного воина. Долгие годы жизни разведчика приучили его к справедливости древней мудрости: вступать в бой только тогда когда не осталось никаких средств избежать его. Но теперь игра была проиграна, и уже ничто не сдерживало рвущегося в бой воина! Маски были сброшены. Продумав все, что было возможно, Гордон не смог-таки перехитрить судьбу и учесть все-все вероятные и невероятные встречи в этом таинственном городе. Отступать теперь было некуда. Ему оставалось только одно — принять этот бой, последний бой в жизни. И в этом бою у Гордона было одно преимущество — ему уже нечего было терять, он мог не задумываться о последствиях этой стычки, мог не строить стратегических планов. Для него все должно было решиться в ближайшие мгновения — в этом самом бою. И смех, так удививший его противников, вырвался из каких-то первобытных, диких уголков души цивилизованного американца. Даже вспыхнувший в его глазах зловещий огонь не насторожил противника — все были слишком удивлены этой вспышкой необъяснимого веселья.
Шейх развел руками и снисходительно произнес:
— В таких делах я всецело полагаюсь на тебя, Багила. Ты знаешь этого человека, я — практически нет.
Можешь делать с ним, что считаешь нужным. Не бойся, он не вооружен.
Получив заверения в беспомощности слывшего весьма опасным противника, шализарцы заметно оживились. Урук-хан потянул из ножен трехфутовый хайберский меч. Остальные тоже взялись за оружие. Самых разных клинков в зале было предостаточно, но, судя по всему, огнестрельное оружие было только у казака.
— Невооружен? — усмехаясь, переспросил шейха Иван и перешел на русский язык, понятный из всех присутствующих лишь Гордону. — Что ж, так оно для всех спокойнее… Нет, Гордон, не думал я, что ты окажешься таким болваном. Соваться сюда — тебе, кого каждая собака знает, — это просто безумие. Неужели ты не мог предположить, что в таком месте наверняка найдется кто-нибудь, кто знает тебя как облупленного? Естественно, я не имею в виду этих дикарей, включая и так называемого шейха…
— Согласен, ты оказался в этой партии неожиданно вынырнувшим из колоды джокером, — признал Гордон. — Я и вообразить не мог, что таинственный Багила — это и есть ты. Тут я и вляпался, понадеявшись на удачу. Да, все сошлось так, как я и предполагал: я имею в виду то, что за всем этим маскарадом стоит какая-то европейская держава. По-моему, твои хозяева тоже мечтают об установлении своей азиатской империи, ведь так? Вот они и послали тебя сюда, чтобы установить связи и объединить силы с этим фанатиком Отманом. Он прельстился возможностью осуществить свою давнюю мечту, а потому стал послушным орудием в твоих руках. На ваши деньги был построен этот город, вооружены европейским оружием эти бандиты. Но на что вы рассчитываете, чего хотите достичь, опираясь на банду наркоманов-фанатиков? Заменить всех верных Британии азиатских правителей послушными марионетками? Под страхом смерти заставить враждебных вам султанов и пашей подписать и соблюдать мирные договоры?
— Частично — да, — спокойно кивнул Конашевский. — Это одно из направлений строительства нашей империи в Азии. Не стану утруждать себя и беспокоить тебя напоминаниями о том, что в новой империи тебе нашлось бы достойное место. Я знаю, что это бесполезно. Твое упрямство и верность в отстаивании интересов Англии известны не меньше, чем твое воинское мастерство. Ты из кожи вон лезешь, чтобы сохранить и укрепить британское правление в Индии, хотя, признаться, я не понимаю причин этой настойчивости. Ты ведь американец, ты даже не англичанин по происхождению твоего рода. Еще до того, как уплыть через Атлантику в Новый Свет, твои предки веками воевали с англичанами…
Гордон чуть заметно улыбнулся:
— Мне нет дела до англичан. Но Индия — этой стране под британским правлением будет куда лучше, чем под властью тех, кто использует в своей борьбе таких людей, как ты и Отман. Да, кстати, а кому в данный момент ты подчиняешься? Царским агентам или кому-то другому?
— Уверяю тебя, что не пройдет и нескольких минут, как эти и все другие вопросы перестанут интересовать тебя, — усмехнулся Конашевский, обнажив в кривой ухмылке желтые зубы.
Отман и его приближенные забеспокоились, явно не желая присутствовать при разговоре, ведущемся на непонятном им языке. Уловив их недовольство, казак перешел на арабский:
— Интересно будет понаблюдать за твоими последними минутами — или, быть может, долгими предсмертными часами. Говорят, что ты терпелив и вынослив, как краснокожие индейцы. Любопытно будет проверить справедливость этих утверждений… Связать его!
С этими словами Иван стал вынимать из кобуры пистолет, так как понимал, что Гордон вряд ли добровольно позволит связать себя. Но, даже понимая, что его противник опасен и без оружия, казак не мог предположить, насколько стремительными, взрывоопасными могут быть движения американца. В общем, Конашевский еще не успел поднять выхваченный из кобуры пистолет на нужную высоту, как Гордон уже бросился на него и молниеносным ударом в челюсть нокаутировал казака. Кровь брызнула из разбитой губы, Иван повалился на пол, пистолет выпал из его разжавшейся руки.
Только Урук-хан, по собственному опыту знавший, насколько грозным может быть в бою Аль-Борак, заранее подготовился к атаке и первым подбежал к нему. Его атака не позволила Гордону поднять упавшее оружие Ивана, заставив американца присесть и развернуться на месте, уворачиваясь от занесенного трехфутового клинка. Метнувшись к нападающему, Гордон перехватил запястье его руки, сжимавшей оружие, останавливая в воздухе рубящий удар. Одновременно, пользуясь мгновенным замешательством противника, не ожидавшего такого отпора, он сумел выхватить из-за пояса Урук-хана кинжал и практически тем же движением всадить этот клинок ему под ребра почти по рукоятку. Урук-хан застонал и стал заваливаться на пол, оставив в руках Гордона свой меч.
Все это произошло в одно мгновение, в каком-то взрыве скорости, соединившейся с силой, и заняло лишь краткую долю секунды! Конашевский был выведен из боя, а Урук-хан и вовсе отправлен на тот свет — причем раньше, чем кто-либо успел понять, что происходит. Когда же остальные приближенные шейха вступили в схватку, их встретил клинок длиною почти в ярд, сжатый в руке одного из самых известных мастеров фехтовального дела к северу от Хайбера.
Вместе с первым же разворотом в сторону нападавших Гордон сразил слишком увлекшегося собственной яростью курда, боковым ударом перерубив ему яремную вену. Затем пришла очередь одного из арабов, повалившегося на пол со вспоротым животом. Бросившийся в ноги Гордону с кинжалом в руках друз с воем откатился назад, зажимая ладонью культю правой руки, с которой меч Гордона одним взмахом снес кисть и часть запястья.
Американец даже не стал прижиматься к стене, чтобы прикрыть спину. Наоборот, с яростным боевым кличем он сам перешел в атаку и вонзился в гущу нападавших на него противников. Он оказался в центре бешеного водоворота рубящих, колющих, сверкающих, словно молнии, клинков, которые тем не менее никак не могли поразить свою единственную цель. Цель эта беспрестанно перемещалась по залу, меняя позицию ежесекундно. Взгляды нападавших едва успевали за маневрами Гордона, чего нельзя было сказать об их клинках. Даже численное превосходство исмаилитов сыграло с ними злую шутку. В пылу боя они уже нанесли несколько ран друг другу и теперь были вынуждены действовать осторожнее, частенько откровенно рассекая мечами и саблями воздух, даже не рассчитывая попасть в цель. Разумеется, сильное психологическое, деморализующее воздействие на нападавших оказал и сам бешеный шквал смертоносных ударов со стороны того, кого еще минуту назад они считали беззащитной, обреченной жертвой.