— Ну, положим, пулю в бедро я получил, — кивнул вождь. — Но это дело поправимое. Скоро все затянется. А вот за тебя мы здорово переволновались, решив, что ты погиб.
— Ха! Ты слышал их, сагиб? — Яр Али-хан погладил бороду и закатил глаза. — Я спрашиваю, ты слышал, что говорят эти старые трусливые бабы? Эх, жаль, жаль, что ты не слышал, как они выли и причитали над тобой, мысленно похоронив тебя раньше времени — живехонького и здоровехонького! Ну, что я говорил? Разве я не требовал от вас прекратить эти недостойные настоящих мужчин завывания? Разве не говорил я вам, что не отлита еще пуля, способная пробить череп нашего славного Аль-Борака и вышибить ему мозги?! И в конце концов, где ваши манеры, где субординация, наконец? Может быть, у сагиба есть для нас распоряжения или приказы.
Гордон сел повыше и огляделся. Увиденное заставило напрячься даже его крепкие нервы. Все обозримое пространство представляло собой сплошную кроваво-глиняную массу, густо усыпанную мертвыми телами. Трупы лежали повсюду, как опавшие листья осенью, где — собранные в небольшие кучи, а где — в несколько слоев устилая дно арыка или перепаханную ногами землю между деревьями. За обрушившейся стеной, из-под которой торчали частично погребенные ее камнями останки погибших, виднелась дорога, столь же густо усыпанная трупами как защитников Шализара, так и тех, кто штурмовал город.
— Господи! — пробормотал Гордон и на миг потерял дар речи.
Затем, встрепенувшись, он распорядился:
— Бабер-хан, пошли кого-нибудь к своим воинам… Яр Али-хан, иди и ты тоже. Скажите солдатам, чтобы они прекратили резню. Хватит смертей на сегодня. Пусть берут в плен тех, кто сложит оружие и сдастся. Их нужно будет запереть в каком-нибудь доме и приставить к ним охрану. И еще: в Шализаре много женщин, которые вовсе не по своей воле оказались наложницами и служанками этих бандитов. Я требую, чтобы с этими женщинами ничего не случилось. Передайте всем, что я лично разберусь с каждым, кто хоть пальцем прикоснется к ним. В мои планы входит вернуть пленниц в их родные города, родителям и близким.
Яр Али-хан, преисполнившийся важности от того, что именно ему доверили передать гильзаи столь важный приказ, поспешил скрыться в направлении города. На смену ему к Гордону приблизился другой человек. Это был Юсуф ибн Сулейман, сжимающий в руке сломанный трофейный палаш. Говорить ему было трудно из-за шрама, рассекшего обе губы курда, на которых пузырилась кровавая пена.
— Сагиб, — сказал Юсуф. — Мой клинок не выдержал и сломался с последним нанесенным мною ударом. Но дело уже было сделано — Махмуд ибн Ахмед лежит вон там — среди трупов его облаченных в блестящие доспехи псов. Больше ему никогда не удастся оскорбить ни великого Аль-Борака, ни гордого уроженца суровых гор Курдистана. Ну что, сдержал ли я свою клятву, сагиб? Выполнил ли я свое обещание?
— Конечно, Юсуф ибн Сулейман. Все клятвы и обещания исполнены. Но почему ты задаешь мне этот вопрос? Ничего другого я и не ждал от тебя, зная, что клятва — не просто слова, а слова чести, которой гордым курдам не занимать.
Юсуф глубоко вздохнул и сел по соседству, поджав ноги и положив на колени сломанный клинок.
Над полем боя все громче и жалобнее разносился стон — раненые просили воды. Опершись на плечо Лала Сингха, Гордон тяжело, превозмогая боль, встал.
— Бабер-хан, — сказал он, — нужно перенести раненых в дома и постараться помочь им, насколько это возможно. Женщины помогут вам. Я же… я уже могу стоять, ни на что не опираясь. Через несколько минут я смогу идти без посторонней помощи. Лал Сингх, Юсуф, отправляйтесь к ближайшему каналу и принесите в чем-нибудь воды.
Отправив друзей за водой, Гордон взялся за толстую ветку дерева и попытался сделать шаг. Это далось ему нелегко. Он все еще не мог избавиться от последствий ранения в голову. Ноги по-прежнему плохо слушались его.
— Знаешь, о чем я думал, сидя здесь с перевязанной ногой? — обратился к нему Бабер-хан. — Хороший городишко этот Шализар, правда? А защищать его куда легче, чем Кхор. Поставить стражу у обоих проходов в скалах да караул у лестницы и, на всякий случай, вдоль стен — и никакой эмир сюда не доберется. Я перевезу сюда женщин с детьми, и мы займем это плато. Оставайся с нами, Аль-Борак, стань вождем племени наравне со мной! С тобой вместе мы здесь такое королевство устроим — загляденье!
— Слушай, ты случайно не повредился умом от этой бойни? — грубо оборвал вождя Аль-Борак. — Разве ты не видишь, к чему привели подобные устремления тех, кто правил Шализаром, — шейха Отмана и его соправителя Ивана Конашевского? Они, между прочим, тоже затеяли строить тут, в этих горах, свое королевство. Тоже, по-моему, «загляденье».
— А что мне терять? Эмир все равно приговорил меня к смерти.
— Ну, теперь ты можешь не бояться его немилости. Любой, кто освободит эмира от страха перед кинжалом с тремя клинками, может смело рассчитывать на прощение, несмотря на все прошлые грехи. Правда, Бабер-хан! Голову даю на отсечение. А иначе, скажи мне, зачем бы я звал тебя на помощь сюда, в этот дьявольский город? Только ради собственных интересов? Ты неплохо знаешь меня и согласишься, что это не в моих правилах. Я был уверен, что если мы вместе раздавим это змеиное гнездо, то мне удастся вытребовать у эмира для тебя прощение.
Бабер-хан с облегчением вздохнул:
— У меня камень с души свалился от твоих слов, Аль-Борак. Мне и самому не нравилось жить изгоем и мятежником, но, как ты знаешь, я попал в паутину лжи, расставленную против меня моими недругами.
— Мы разорвали эти сети, вождь. Но цена за это заплачена огромная. Жаль, очень жаль, что полегло столько храбрых воинов.
— Если бы эмир пошел на нас войной, погибли бы все, все племя гильзаи во главе со мной, — проворчал Бабер-хан. — Те, кто погиб в этом бою, погибли так, как полагается настоящим воинам, настоящим героям. Только о такой смерти и может мечтать настоящий гильзаи. А для живых — и для семей погибших — будет богатая добыча.
— Советую тебе не слишком усердствовать в разграблении города. Разумеется, мы должны будем представить захваченное имущество офицерам эмиpa, но учти, что я сделаю все, чтобы добиться твоего назначения здешним губернатором. Так что жечь город не в твоих интересах. Править на пожарище — гиблое дело. А так — ты только представь: вместо этих ублюдков-исмаилитов, обкурившихся гашишем, в Шализаре живут достойные граждане из разных уголков королевства… Быть губернатором такого города — это лучше, чем править в ином захудалом королевстве! Эмир, конечно, захочет вознаградить меня за участие в этом деле, но мне, как ты знаешь, ничего не нужно. Единственное, о чем я попрошу эмира, — это о том, чтобы он назначил моего друга Бабер-хана губернатором Шализара. Бабер-хан — губернатор Шализара и окрестных земель. Отлично звучит, правда?
— Твое благородство, великодушие и щедрость смущают меня, — нервно подергивая бороду, признался афганский вождь. — Но спрошу все же, что ты сам собираешься делать дальше? Аль-Борак, ты, похоже, позаботился обо всех, кроме себя.
— Сейчас я собираюсь обмыть раны этих раненых чертей, что нещадно воют от боли и жажды. Постараюсь перевязать тех, кого смогу и как сумею. Вот идут Лал Сингх с Юсуфом ибн Сулейманом, а мои ноги, похоже, вновь полностью подчиняются мне.
— Аль-Борак, мои солдаты — те, кто цел и невредим, — возвращаются из города. Пусть они помогут раненым. Ты сам чуть жив от усталости и ран, ты сражался дольше всех нас — все время бок о бок с нами и целую ночь напролет до этого.
— Ничего. Я могу быть полезен, и я могу двигаться. А значит — мое место там, где я нужен. Потом я хорошенько посплю, ничего не опасаясь, под охраной твоей стражи, а завтра на рассвете — в путь.
— Куда на этот раз, Аллах тебя сохрани?! — вырвалось у Бабер-хана.
— Сначала — в Кхор, чтобы забрать Азизу. Затем, с нею, в Кабул, чтобы уладить с эмиром все дела — о твоем прощении и назначении на должность губернатора Шализара.
— А потом — ты вернешься сюда, в Шализар?