Когда человек, замыкавший процессию, поравнялся с Гордоном, американец железной рукой схватил его за горло, сдавив так сильно, что пастух не издал даже хрипа, бесчувственно обмякнув в руках Гордона. Остальные уже исчезли из виду, скрывшись за поворотом тропинки, а мерный топот копыт мулов и поскрипывание нагруженной на них поклажи заглушили негромкие звуки короткой борьбы.
Гордон оттащил свою жертву в сторону и быстро раздел ее, сбросив свои ботинки и надев на себя одежду киргиза, надежно закрепив на поясе пистолет и саблю, скрытые длинным плащом. Несколько минут спустя он уже шел позади колонны, опустив голову, как будто устал от дальнего перехода. Гордон знал, что пастух, чьим нарядом он воспользовался, не придет в сознание по крайней мере еще несколько часов.
Американец держался достаточно близко к каравану, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что он свой, но в то же время чуть отставал, плетясь усталым шагом. В его планы не входило, чтобы кто-нибудь заговорил с ним, — тогда Гордона немедленно разоблачили бы. Но остальные пастухи, видимо, тоже на самом деле устали, поэтому процессия двигалась в полном молчании. Когда они проходили через ворота, их никто не окликнул. Стража не заметила подмены — даже при свете факелов, горевших над огромным арочным входом в город, Гордон выглядел совсем как киргизский пастух, в таком же, как они, длинном плаще и мерлушковой шапке, с такими же, как и у них, заостренными чертами загорелого обветренного лица.
Они двинулись по освещенной факелами улице, шумной от голосов многочисленных прохожих и торговцев, не обращавших на караванщиков никакого внимания. Здесь Гордон и отстал от каравана окончательно, затерявшись среди таких же пастухов в длинных плащах, бродивших по улицам и глазевших на город, казавшийся им непостижимо величественным.
Иолган не был похож на другие города Азии. Много лет назад говорится в легенде, его построили последователи культа дьявола, изгнанные со своей далекой родины. Они нашли прибежище в этой дикой, не отмеченной ни на каких картах стране, фактическими хозяевами которой были Черные Киргизы, являвшиеся наиболее дикой ветвью среди родственных им племен. Население Иолгана было смешанным и состояло из потомков тех самых переселенцев и киргизов.
Гордон увидел бродивших по улицам монахов — правящую касту в Иолгане — высоких бритоголовых людей с монгольскими чертами лица, чье этническое происхождение ему не было известно. Они не походили на тибетских монахов, и религия их даже отдаленно не напоминала буддизм — это действительно был чистейший культ дьявола. Архитектура их храмов, алтарей и гробниц тоже резко отличалась от любой другой культовой архитектуры, которую когда-либо видел Гордон.
Но он не тратил времени ни на размышления о природе культа дьявола, ни на бесцельное блуждание по городу, а сразу направился к огромному каменному зданию, расположенному почти у той самой горы, у подножия которой и стоял Иолган. Гордона никто не останавливал, никто не пытался заговорить с ним. Беспрепятственно дойдя до здания, он поднялся по ступеням, поражавшим своей необыкновенной — не меньше ста футов — шириной, низко опустив голову, чтобы как можно больше походить на утомленного долгим путешествием пилигрима. Большие бронзовые двери храма, никем не охраняемые, были открыты, и Гордон, скинув сандалии, вошел в огромный зал, едва освещенный тусклыми медными лампами, в которых горело растопленное масло.
По залу бесшумно сновали бритоголовые монахи, похожие на темных призраков. Они не обратили на Гордона никакого внимания, приняв его за рядового поклонника культа, пришедшего принести скромные дары к гробнице Эрлик-хана, князя седьмого круга ада.
Часть зала была скрыта от обзора огромным кожаным занавесом, расшитым золотом, который свисал до пола с самого потолка. Перед занавесом, к которому вели шесть ступенек, сидел скрестив ноги и склонив голову неподвижный, как статуя, монах, явно пребывающий в общении с неведомыми духами. Гордон остановился у ступенек, будто для того, чтобы пасть перед ними ниц, а затем, словно его охватил внезапный ужас, попятился, закрыв руками лицо. Монах продолжал сидеть неподвижно, не обратив на мнимого пастуха никакого внимания. Он уже не раз видел таких кочевников, пришедших издалека, чтобы поклониться гробнице Эрлик-хана, которые испытывали сверхъестественный ужас, приблизившись к занавесу, скрывавшему от их глаз нечто страшное. Робкие киргизы часами бродили по храму, собираясь с духом, прежде чем подойти к занавесу и совершить ритуальное поклонение, поэтому никто из находившихся в храме даже не взглянул в сторону человека в плаще, испуганно отпрянувшего от алтаря.
Убедившись, что никто за ним не наблюдает, Гордон проскользнул в темный дверной проем неподалеку от золоченого занавеса и ощупью двинулся по широкому неосвещенному коридору, пока не наткнулся на ведущую вверх лестницу. Бесшумно и быстро поднявшись по ней, он оказался в длинном коридоре, едва освещенном слабыми мерцающими бликами огней.
Гордон знал, что эти блики отбрасывают тусклые лампы из крошечных келий, расположенных вдоль коридора. В них монахи проводят долгие часы, погрузившись в размышления о таинствах своего культа или сосредоточенно изучая черные книги, о существовании которых остальной мир, находящийся за этими стенами, даже не подозревал. В конце коридора виднелась еще одна лестница. К ней и направился Гордон, стараясь, чтобы его не заметили монахи, сидевшие в кельях. Это ему удалось без особого труда, так как блики пламени масляных ламп освещали коридор так скудно, что заметить неясную тень, бесшумно проскользнувшую по коридору, вряд ли кто-нибудь смог.
Поднявшись по ступенькам до поворота, Гордон замер и прислушался. Он знал, что наверху должен быть стражник, но он также знал, что этот стражник может спать. Сделав еще несколько шагов, Гордон действительно увидел сидевшего на полу полуголого человека с кривой саблей на коленях, голова которого была низко опущена. Он еле слышно похрапывал, и у Гордона не осталось никаких сомнений, что стражник мирно спит.
Американец осторожно прокрался мимо него и вошел в верхний коридор, тускло освещенный лагунными лампами, находившимися на равном расстоянии друг от друга. По обеим сторонам коридора тянулись ряды тяжелых деревянных дверей, обитых бронзой. Гордон направился к одной из них, отличавшейся от других особым орнаментом и лепной аркой. Подойдя к двери, он замер и прислушался, а затем тихонько постучал девять раз, с паузой после каждых трех ударов.
Несколько мгновений царила напряженная тишина, а затем за дверью раздался звук шагов, смягченный толстым ковром. Дверь тихо открылась, и на пороге возникла стройная фигура женщины, удивительно прекрасной и словно бы излучавшей какие-то магнетические волны. Сияние ее глаз было поистине волшебным — оно затмевало блеск драгоценных камней, украшавших ее пояс.
Она сразу узнала Гордона, несмотря на его маскарад, и порывисто бросилась к нему, крепко обняв его своими тонкими, но сильными руками.
— Аль-Борак! Я знала, что ты придешь!
Гордон вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Кроме них двоих, там никого не было. Комната была обставлена богатыми шелковыми диванами, резными столиками и шкафчиками и задрапирована роскошными бархатными шторами, что резко контрастировало с остальными помещениями храма — мрачными и полупустыми. Окинув взглядом комнату, Гордон вновь повернулся к женщине, лицо которой выражало неподдельную радость.
— Откуда ты знала, что я приду, Ясмина? — спросил он.
— Ты никогда не бросал друга в беде, — тихо ответила она.
— А кто в беде?
— Я!
— Но ведь ты богиня!
— Я же все объяснила тебе в своем письме! — с некоторым недоумением произнесла она, пристально глядя на Гордона.
Американец так же недоуменно покачал головой:
— Я не получал никакого письма.
— Тогда почему же ты здесь? — воскликнула Ясмина, отступив от Гордона на шаг, словно проверяя, он ли перед ней.
— Это долгая история, — ответил он, еще раз окинув взглядом комнату. — Сначала расскажи мне, почему Ясмина, у ног которой лежал мир и которая от скуки отбросила его, чтобы стать богиней в чужой стране, говорит о себе как о человеке, попавшем в беду.