Встав с трона, шейх жестом пригласил Гордона проследовать за ним.
Чернокожие великаны надежно прикрывали Отмана ибн Азиза, направившегося к скрытой за шторами нише. Один из рабов распахнул парчовые занавеси, и взорам шейха и Гордона открылся небольшой балкончик, выходивший во внутренний двор дворца. Двор представлял собой зеленый сад, окруженный пятнадцатифутовой стеной, почти полностью скрытой густыми кустами. Над сплошным ковром разнообразных деревьев, кустарников и цветов плыл диковинный пьянящий аромат, серебристыми колокольчиками журчали струйки фонтанов… Гордон заметил в саду стройных, грациозных девушек, чьи тела были лишь частично прикрыты — либо почти прозрачным шелком, либо небольшими кусочками расшитого драгоценными камнями бархата. Среди женщин американец заметил персиянок, уроженок Аравии, Египта и Индостана. Неожиданно ему стал понятен смысл необъяснимых исчезновений некоторых известных своей красотой девушек из знатных индийских семей. В последние годы число таких исчезновений выросло слишком значительно, чтобы быть списанным на традиционные похищения местными царьками.
Под деревьями на шелковых покрывалах лежали мужчины — явно вкусившие гашиша или какого-нибудь другого дурмана. Откуда-то доносилась приятная негромкая музыка, соответствовавшая общему настроению мира и покоя, царившему в саду. Гордону нетрудно было почувствовать, что для восточного человека, вкусившего гашиша, это место превращалось в рай, обещанный Пророком.
— Я скопировал, а затем и усовершенствовал сады Хасана ибн Сабаха, — сказал шейх, задергивая занавеси балкона, предусмотрительно защищенного ими от взглядов из сада.
Вернувшись на трон, он доверительно добавил:
— Я показал тебе их потому, что не хочу, чтобы ты «вкушал райские наслаждения», как другие. Я не столь глуп, чтобы рассчитывать на то, что тебя удастся так легко одурачить. Да это и не нужно. Никому — ни тебе, ни нам — не будет хуже от того, что ты это узнал. Если Багила не согласится принять тебя, твое знание умрет вместе с тобой. Если же ты останешься с нами, то ты все равно скоро узнаешь это и еще многое другое — то, что положено знать человеку, который займет важное место в выстраиваемой мною империи. Я стану могущественным, как мои великие предки. Три года я строил этот город, еще дольше я шел к нему, зато теперь… Теперь я начал наносить удары. В течение последнего года мои ассасины отправились в путь в разные столицы, неся смерть на клинках своих отравленных кинжалов. Все происходит так, как тогда, много столетий назад. Для них нет иного закона, кроме моей воли. Они неподкупны, неустрашимы и непобедимы, ибо алчут скорее смерти, чем жизни в предательстве. Смерти же они не боятся, ибо уже при жизни вкусили того блаженства, что их ждет на том свете.
— И какова же твоя главная цель?
— Разве ты до сих пор не понял? — почти прошептал шейх, сверкая горящими фанатическим огнем глазами.
— Ну, в общем-то мне все понятно. Другое дело — услышать это от тебя.
— Так слушай же и внимай! Я хочу и я буду править Азией! Отсюда, из моей тайной твердыни, я буду вершить судьбы мира. Короли на тронах? Они будут лишь марионетками, танцующими на нитях, которые дергаю я. Те, кто осмелится не повиноваться мне, умрут — внезапно и мучительно. Вскоре непокорных не останется. Власть будет принадлежать мне! Мне одному! Власть! О Аллах, что может быть слаще и величественнее?!
Гордон не стал отвечать на этот чисто риторический вопрос своего собеседника. Про себя он обдумывал странное соотношение стремления шейха к единоличной власти и его почтительные реверансы в адрес некоего Багилы, который должен был решить судьбу пленника. Это заставляло предположить, что правление шейха в Шализаре вовсе не было таким единоличным, как он стремился представить новичку. Гордон терялся в догадках по поводу того, кто скрывался под именем Багилы. Само по себе это слово обозначало пантеру и, скорее всего, было псевдонимом или прозвищем, как и данное Гордону уроженцами Востока имя Аль-Борак.
— А где мой сикх? — неожиданно спросил американец, глядя в глаза правителю. — Твои езиды увели или унесли его с собой, убив другого моего спутника — Ахмад-шаха.
Перс явно переусердствовал, изображая на лице удивление и непонимание.
— Понятия не имею, о ком ты говоришь, — сказал он. — Никакого пленного езиды не приводили.