Когда Лада открыла глаза, был день. Солнце выткало на полу сияющий ковёр из лучей, лившихся в небольшую комнатёнку через маленькое квадратное окно. Охотница повернулась набок, и увидела мальчика лет четырёх в длиннополой рубахе из серого льна. Тот посмотрел на женщину округлившимися глазами, развернулся, и выбежал. Спустя миг снаружи донёсся его звонкий голос:
— Тятя, она проснулась!
Лада снова откинулась на спину и уставилась в потолок, сдерживая подступившую тошноту. Прислушалась к ощущениям. Всё тело болело, однако на душе было спокойно. Она тихо ждала, когда к ней придут.
Через минуту раздался шорох лёгких шагов. Женских. И верно — вскоре в проёме появилась знакомая фигура. Охотница узнала вошедшую, даже глядя краем глаза.
— Доброго тебе утречка, госпожа, — проговорила Вишка, присаживаясь на лежанку. — Ох, и грохоту у вас там было! Вся деревня по домам до утра сидела, молились Создателю. Я только мужа растолкала за вами идти. Говорю, «если уж они померли и Волчий пастырь свободен — всё одно не убежать, а ежели кто жив — тем помощь нужна будет». И точно так и вышло, как я сказала.
— Спасибо тебе. Хорошо, что со мной тогда не пошла — толку было бы немного, а риск велик. Хольга?
Вишка нахмурилась.
— Да пребудет с ней милость духов. Но не изволь беспокоиться, печать она поставила. Я уж за ней присмотрю, да и отец Хотен сказал, что посодействует.
— Священник выжил? Это хорошо. Что с моим товарищем?
— И он живой. Потрепало его сильно, да на нём всё зарастает, как на собаке, прости за сравнение. Сегодня уже вовсю за девками нашими ухлёстывал. Да только побаиваются они его.
Лада приподнялась на локтях.
— Сколько времени прошло? И где моя одежда?
Вишка поднялась и закрыла дверь.
— Вот здесь одёжка твоя, в сундуке. Постирана, заштопана. Одевайся, ежели хочешь. Времени прошло не так много, позатой ночью вы Волчьего пастыря прогнали. Вчера староста, как услышал историю про дочку свою, так и съехал, незнамо куда. Даже на тело её смотреть не стал. Но священник всё ж распорядился похоронить Лену, как человека, хоть и за оградкой. И ждать три дня не велел. Вчера вечером её в землицу-то и положили лицом книзу, набив рот чесноком. Ну а Хольгу уж мы сами, по нашему обычаю.
— Что теперь будет с её вещами?
— У меня они. Я уж присмотрю, в дурные руки не попадут, об том не волнуйся.
Лада села, нахмурилась.
— Надеюсь, это ты меня раздела?
Знахарка коротко усмехнулась.
— Не беспокойся, ни единая живая душа из местных твоих прелестей не видала, окромя меня. Я тебя и раздела, и отмыла, и раны обработала. Оставайся здесь, сколько хочешь. Поправляй здоровье.
Охотница огляделась. Комната была совсем маленькой, шага в три. Всего-то и помещалось в ней, что лежанка да сундук, накрытый простенькой скатеркой. Судя по всему, служил он здесь одновременно и столом, и прикроватной тумбой.
— Спасибо тебе за всё. Это твой дом?
Вишка кивнула.
— Госпожа, я тебе ещё нужна зачем-нибудь?
— Нет. Разве что воды бы мне. И что-нибудь из еды, если можно. Я заплачу, сколько скажешь.
— Какие деньги? — обиженно насупилась хозяйка. — Я-то знаю, как вы нам помогли. Сейчас всё будет, не изволь беспокоиться.
Когда травница вышла, Лада полезла в свою сумку. Все вещи были на месте, включая пергаменты, обнаруженные в подземелье под кладбищем. Наскоро одевшись, она развязала верёвку, развернула листы и погрузилась в чтение.
Уезжали на следующий день. Никто не вышел проводить их в дорогу. Но, по крайней мере, хоть вслед не плевали, да не запирали окна и двери. Дроган, прикрыв глаза от солнца, наблюдал, как резвятся в стороне деревенские дети. Они били палкой старого пса и кричали «Волчий пастырь сдох! Волчий пастырь сдох!»
Воин покачал головой.
— Смотри-ка, новая игра появилась.
— Бедное животное, — вздохнула Лада. — Теперь, конечно, можно его бить. Настоящий демон заперт — самое время быть смелым, а не запираться дома за крепкой дверью. Эй, оставьте в покое пса!
Услышав её голос, дети разбежались, крича «Ведьма!».
— Такая уж человеческая природа. Мы всегда высмеиваем то, чего боимся, но по ночам всё равно запираем двери. И дрожим, оставшись наедине с темнотой. Так что ты прочитала в тех пергаментах?
— Это был дневник Лены. Грустная история. Как всегда, почти за каждой ведьмой, продавшейся Нави, стоит что-то похожее. Жестокий отец, который бил мать, и той пришлось сбежать от него в город с детьми. Лена осталась, чтобы староста не последовал за женой и не убил её в припадке гнева. Вот девочке и пришлось принимать на себя всю его ругань, побои и недовольство. Дочка кузнеца с подругами издевалась над ней, сделав изгоем в деревне. Отцу, конечно, было всё равно. Но девочка держалась. Пока однажды в лесу на неё не напал священник. Это и стало последней каплей.
— Тот, который был до отца Хотена? Которого волки загрызли?
— Да. Он хотел принести Лену в жертву для поддержания силы печати, но та об этом не знала. Да и знала бы — разве от этого было бы легче? В общем, взмолилась девочка всем богам и демонам. Ну, Волчий пастырь её и услышал. Он хоть и был слаб, да только печать тоже. Так что призвать волков, используя силу молитвы Лены, у Пастыря получилось. Так она и стала ему служить, и уж теперь-то мстила за всё сполна. Разве что против отца идти всё ещё боялась — старые страхи так просто не изжить, видимо.
— И Лена решила освободить демона, дабы предал он деревню погибели за грехи жителей её? — Дроган презрительно фыркнул. — Ничего нового. Это в балладах могущественные колдуны ищут силу и власть, и заклинают демонов ради познания тайн мироздания. А чаще всего бывает вот так — мелкая обида да месть и приводят к смертям.
— Ну, уж не мелкая обида. Добрые селяне девочке жизнь сломали, можно сказать. Тяжёлая у неё судьба. Счастливые люди душой обычно не жертвуют. Я даже как-то и не злюсь на неё. Да и что толку злость на мёртвых копить?
— Судьба тяжёлая, говоришь? А у кого она была лёгкой? У тебя? Или у меня, быть может? И что же, мы ведь не стали душегубами. Каждый делает свой выбор, Лада.
Охотница внимательно смотрела на дорогу, мерно покачиваясь в седле. Мысли её были мрачны.
— Верно, душегубами мы не стали. Но ты никогда не думал, что, возможно, это было лишь делом случая?
Ничего не ответив, Дроган просто махнул рукой и отвернулся.
На ночной привал остановились под раскидистыми ветвями вековой ели. Её широкие могучие лапы надёжно защищали от дождя, весь день собиравшегося с силами и под вечер, наконец, низвергнувшегося с небес. Дроган выкопал яму, откинув подальше сухую хвою, и развёл костёр. Лошади неодобрительно озирались вокруг, но сочная свежая трава была лишь там, за стеной ливня. А выходить из надёжного сухого укрытия так не хотелось!
— Смотри, — Лада подсела к товарищу, следившему за котелком.
Тот, нехотя, отвлёкся от готовки и повернул голову.
— Среди записей я нашла вот такой знак. Распахнутая клыкастая пасть. Может быть, этот символ ничего не означает. Просто фантазия Лены. Но мне кажется, что она не стала бы тратить время на то, чтобы нарисовать ничего не значащее изображение у себя на животе, когда счёт шёл на минуты. Присмотрись, ты не встречал что-то подобное?
Дроган прищурился, подумал пару мгновений, затем покачал головой.
— Нет, точно не видал. Доберёмся до старших, спросим. Если он что значит, Тихомир или Ярополк должны его узнать.
Лада кивнула и вернулась на место. Ночная тишина полнилась звуками. Пищали мыши, погибая в когтях сов. Потрескивала попадавшая в пламя хвоя. Шелестел по листьям дождь. И ещё долго среди стволов деревьев Ладе чудился блеск волчьих глаз.
На следующий день, когда солнце перевалило за зенит, впереди показались белокаменные стены Миргорода, окружённые водами реки Копейки. Миновав бедняцкие хижины предместий, охотники проехали под аркой портовых ворот. По узкой улочке, разбрызгивая грязь, оставшуюся после недавнего дождя, они спустились к докам. Ехать приходилось медленно — дорога была забита телегами и людьми, то и дело едва не попадавшими под копыта. Наконец Лада с Дроганом выбрались на открытое пространство и направились вдоль набережной, сопровождаемые криками чаек, стуком молотков, да визгом пил. Солнечные блики отражались на воде и высвечивали паруса стоящих у причалов речных судов. От воды пахло рыбой.