— Похоже, тот комиссар, что вел дело, сменил место жительства.
— Ясное дело. Ушел в отставку — годы и новый режим демократии заставили его убраться с насиженных мест. Думаю, доживает свой век в Барселоне.
Уступив красноречивым взглядам нашей блондинки, мы выходим на улицу и там допиваем прихваченную с собой кока-колу. Ноги сами собой приносят нас в старую часть города, и вот мы — уже совсем неподалеку от места преступления. Небольшая площадка упирается в часовню, неподалеку от которой темнеют останки старинной усадьбы. У дома сохранился лишь фасад, за ним — груда развалин. В слабом свете фонарей угадываются контуры комнат, усыпанных мусором, щебенкой, обломками плит. Пальяс показывает место, где был найден труп несчастной медсестры. Путаясь в хламе и расшвыривая ногами голодных крыс, мы с Суси почти наугад пробираемся туда. Место это похоже на огромную пчелиную соту, куда ведет тропинка из утопленных в мусоре плит. Судя по всему, когда-то здесь была спальня; остались от нее лишь геометрические узоры мозаики на полу да две с половиной стены, на которых местами сохранились выцветшие обои. Нигде — ни намека на убежище бродяги. Только темное разлапистое пятно там, куда бросили убитую. Это место расчищено, очерчено мелом.
Огонек моей зажигалки скупо освещает стены и пол. До того скупо — едва что разглядишь, и, отобрав у Суси газету, в которую мы заворачивали бутерброды, поджигаю: теперь она служит нам факелом. Огонь разом выхватывает из полутьмы остатки стен — они сплошь испещрены нецензурными комментариями к рисункам, скажем так, эротического содержания. Внезапно мое внимание привлекает крест… Оборотный крест, наискось перечеркнувший заляпанную мелом стену. Его темно-красный цвет резко выделяется на фоне блеклых рисунков.
— А ну, глянь сюда!
— Ты думаешь, что это… — лепечет Суси, но тут догорает последний клочок нашего факела. Она извлекает из сумки еще какие-то бумажки.
— Декларации моей ренты… Ну и черт с ними.
— А ведь это, может быть, кровь, — провожу я пальцем по зловещим линиям.
— Убийца?
— Почему бы и нет… Еще бумага найдется? — «рента» отполыхала в считанные мгновенья.
Порывшись в сумке, Суси протягивает квитки с какими-то анализами. Но и их ненадолго хватает, и тогда она врубает свою зажигалку — сущий автоген в миниатюре, и теперь, наконец, я могу повнимательней разглядеть, как он сотворен, этот оборотный крест. Его поперечная перекладина — совсем не прямая линия, а как бы часть сегмента, полукружьем огибающего вертикальную ось креста.
— Какой странный… Отчего Пучадес не заметил его?
— Видно, слишком увлекся чтением настенных изречений…
— Ну, а ты что скажешь?
— Об этом много чего понаписано. По книгам выходит, будто оборотный крест — знак дьявола. Пойдем-ка отсюда — все, что нужно, мы уже увидели.
Тут я припомнил опус, который издал когда-то, — назывался он «Руководство для горожанина: краткий курс черной магии».
Вскоре мы выходим к месту, где нас поджидает архивариус, обмениваемся парой проходных фраз; но о своей находке я предпочел умолчать.
— Где можно было бы повстречаться с этим, как его… Похлебкой? — задаю я дежурный вопрос.
— Понимаете, какое дело… Он наотрез отказался переселиться в дом для престарелых, и страх заставил его искать убежище в каком-то женском монастыре. Да и расспрашивать его — только зря время терять. Ни слова больше того, что уже известно Пучадесу, вы от него не услышите.
— А от вас? Вам-то, я думаю, есть что поведать.
— М-м-м… Да не так чтобы уж… Впрочем, у меня дома бог знает с каких времен хранятся газетные вырезки. Почему бы не зайти глянуть? К тому же найдется бутылочка превосходного галисийского…
Оказывается, живет он неподалеку — в лачуге, достойной здешнего запустения; то, за чем мы пришли, казалось, составляло все содержание ветхого жилища. Стопки, стопы, снопы, целые скирды газетных вырезок не дают прохода, Гималаями высятся над головами.
— А это моя жена, — кивает он на странное существо, горбящееся в инвалидном кресле. — В один прекрасный день бедняжку хватил паралич: с лестницы навернулась в погоне за котом, умыкнувшим селедку. С тех пор, кстати, она и помалкивает, однако видит и слышит нас прекрасно. Верно я говорю, солнышко?