Эта аксиома едва ли требует особых разъяснений. Всякий физик знает, что не только человеческая речь, но и всякий вообще звук приводит в движение воздушную среду. Взятые сами по себе эти воздушные волны вовсе ничего не обозначают, кроме самих себя. Ни к человеку, ни тем более к человеческому языку это явление может не иметь никакого отношения. Это – физика или в крайнем случае физиология. Но ведь произнося слова, общаясь с другими людьми, мы не только не думаем о воздушных волнах, вызываемых нашей речью, но можем ничего не знать об их существовании. Человек, не изучавший физики, акустики или физиологии, ничего и не знает о существовании этих воздушных волн, тем не менее он говорит по-человечески. Значит, существует внезвуковой, внеязычный, внезнаковый носитель знака. Знаки не могут существовать без этой внезнаковой материальной стихии.
Аксиома VI. Всякий обозначаемый и уже тем самым всякий означаемый предмет необходимо требует для себя своего собственного и специфического, а главное, своего собственного внезнакового носителя.
Мы нечто обозначаем. Существует ли это нечто? Во всяком случае и при любых предположениях оно обязательно существует. Иначе, что же именно мы тогда обозначаем? Существуют предметы, пока нами не обозначенные и даже не опознанные. Но можно ли сказать, что их существование проявляется только в связи с нашим обозначением и находится в какой-то зависимости от него? Пусть пока мы не знаем средней температуры Марса, значит ли это, что на Марсе нет вовсе никакой температуры? Что-нибудь утверждать вовсе не значит создавать объект утверждения. Факты не возникают в зависимости от наших исследований, предметы существуют не по причине того, что мы их сознаем. До недавнего времени мы, например, не знали, какова обратная поверхность Луны. А теперь многое об этом знаем. Так значит ли, что до последних исследований Луны никакой обратной стороны у Луны совсем не существовало?
Но в таком случае можно ли обозначенное нами признавать без всякой, пока еще не обозначенной нами стороны обозначенного? Если что-нибудь обозначено, значит, оно существует. Иначе что же мы в таком случае обозначали? Допустим, что обозначенное нами вовсе не то, что мы обозначали, т.е. допустим, что мы обозначали свой предмет неправильно. И в этом случае обозначить что-нибудь можно только тогда, когда это что-нибудь существует. Даже любую глупость, любой субъективный вымысел, любую деформацию нашей психики мы можем обозначать только в том случае, если все это действительно существует. Психиатр обозначает психическую болезнь какого-нибудь умственно-расстроенного больного как подлинный объективный предмет; вы считаете это шизофренией или паранойей, и это для вас вовсе не объект, а только искаженное субъективное существование данного больного. Однако для психиатра это вовсе не капризный и распущенно себя ведущий субъект, а самый настоящий объективный предмет, в который он объективно вмешивается и который он может в известных случаях даже привести в нормальное состояние.
Итак, обозначенное может иметь самые разные виды и способы своего обозначения, правильные и неправильные, глубокие и поверхностные, цельные или частичные. Все это возможно только потому, что за всем этим разнообразием бесконечных обозначений существует какой-то определенный носитель этих обозначений. И если бы не было этого общего носителя разнообразных обозначений, если бы не было этого предмета, который с разных сторон правильно или неправильно обозначается, если бы не было внезнакового носителя всех этих бесконечных обозначений, возникающих в результате знакового функционирования, то не существовало бы никакого и обозначения. Ведь всякое обозначение в этих условиях было бы субстанциально оторвано от другого обозначения; и тогда получилось бы, что у нас вовсе не один определенный предмет обозначения, пусть разнообразного, пусть правильного или неправильного, а было бы столько же разных предметов обозначения, не имеющих ничего общего между собой, сколько и самих обозначений.
Другими словами, нарушение этой аксиомы разрушило бы самый предмет обозначения и рассекло бы его на бесконечное множество разных предметов, пусть много или мало имеющих общего между собой, но уж во всяком случае дискретных. Наш единый и общий предмет обозначения просто исчез бы.
До сих пор мы касались значения или обозначения, собственно говоря, только с их фактической стороны и со стороны их фактического взаимоотношения, но мы еще не вникали в содержание знака, а брали его лишь как таковой, между тем далеко не всякое тело и вещество и далеко не всякая материя или субстрат могут считаться знаками. Может быть, они что-нибудь и значат, но это их значение относится совсем к другим сферам и не вскрывает знака в его содержательном отношении и в его специфическом отношении. Кроме фактической стороны всей области обозначения она еще имеет и свою специфику, а именно свою смысловую специфику. Чертежник определенным образом и вполне специфически относится к своему чертежу. А то, что чертежник тоже относится или соотносится с вычислителем, маляром, каменщиком и т.д., это нас здесь не может интересовать, поскольку такого рода соотношения, хотя они и фактичны, тем не менее имеют совсем другой смысл, другую логику и вовсе не относятся к сфере нашего рассмотрения.