Так вот туристы знакомятся с нашим давним прошлым. Кроме туристов на каникулах привозят детей из исторических клубов в спортивные лагеря. Да и взрослые у нас отдохнуть любят, что и говорить.
Иначе говоря, музей - махина нешуточная. Кроме полусотни научных сотрудников, работает масса актёров, педагогов (кто-то же должен учить гостей, если они захотят чего-то сшить или ложку себе вырезать), инструкторов (тех, кто "отроков" в дружине обучает) и вспомогательного персонала (убирать в комнатах по старинке всё равно не получается - гостей обычно много). И среди всей этой массы народа крутятся дети, играющие роль детей. Ну и помогающие взрослым. Например, некоторые присматривают за гостями, чтобы те не ходили, куда не следует, не заблудились в лесу, не утонули в реке, не растащили гостиный двор на сувениры. Если назревает проблемная ситуация, ребёнок бежит к ближайшему узлу связи и сообщает о проблеме старшей сестре или старшему брату (официально должность называется помощник менеджера-администратора, вот такая жуть). Хотя мне было всего восемь лет, меня неофициально взяли на работу: маму в музее знали, и отказать в помощи не могли. Так я стала Гэлом, сыном погибшего воина, которого мать отдала в дружину, чтобы он рос достойным памяти отца. Тогда же начался мой путь ко мне сегодняшней.
Работать в музее мне нравилось. Я приходила после обеда на свои законные четыре часа, и мы, трое детей, следили за отроками: там, полотенце вовремя подать, воды принести, помочь брони снять... Инструктора у нас были хорошие, это мы на себе тоже испытали, и в этом я вижу ещё один дар судьбы. Днём дружинники гоняли отроков за их деньги до седьмого пота, а по вечерам занимались с нами, причём совершенно бесплатно. Многие бросали, иногда вместе с работой, иногда раньше. Некоторые уходили в клубы. Кажется, я единственная, кто продержалась всё десять лет работы там.
Потом мне исполнилось девять лет, и я пошла в школу. Ничего существенного тогда не изменилось, разве что по утрам мы со старшей сестрой не могли помогать маме с шитьём из-за занятий, но после обеда я исправно приходила в музей. С началом учебного года жизнь там немного стихает, уезжают спортивные лагеря, да и обычных туристов меньше: детей на экскурсию уже не привезёшь. Но работы хватает и тогда: надо готовиться к следующему сезону, помогать нашим мастерам в их делах, присматривать за учёными, что любят приезжать к нам именно в туристическое затишье... Дел много, и, надо сказать, именно это работа нравилась мне больше.
Через два года Машка тоже устроилась на работу, смешно сказать по обычному объявлению. Шла мимо ничем ни примечательного здания со скромной вывеской 'Реабилитационный центр', а на двери свежее объявление: 'Срочно требуется технический рабочий'. Моей сестре нахальства не занимать, она и вошла, здраво рассудив, что пылесос запрограммировать она сможет, а всему остальному научится. Нет ничего неожиданного в том, что ей попытались отказать. А вот того, что хвостатая пигалица спросит, нужно ли специальное образование для работы техническим рабочим, главврач (она до главврача дошла) не ожидал, и лишь беспомощно развёл руками, тогда моя сестричка наизусть оттарабанила статьи закона о труде несовершеннолетних, включая номера параграфов. Если перевести его содержание с юридического языка на человеческий, всё получается очень просто: исполнилось двенадцать лет - можешь работать. Сестра прижилась в том центре, как я - в музее. Прижилась настолько, что стала физиотерапевтом и теперь работает там же.
А я всерьёз осела в музее. К двенадцати годам ни о каких четырёх часах в день и посменной работе два дня через два уже речи не шло. И дело вовсе не в деньгах. Мне нравилось там бывать. Когда наши менеджеры обнаружили меня, слоняющуюся без дела по крепости, они меня сразу к делу припрягли: что-то посчитать, проверить, принести, передать, текст набрать, позвонить. А в свои официальные рабочие дни я отбывала порядком наскучившую мне трудовую повинность пастухом (так с моей лёгкой руки прозвали ребят, присматривающих за гостями). Через полгода после официального оформления меня сделали старшей сестрой, объяснив, что надо было формальности соблюсти: только приняли ребёнка на работу, а сразу помощник администратора... непорядок, в общем.
В семнадцать лет моя старшая сестра ушла с работы, чтобы готовится к поступлению в Невскую медицинскую академию. Вот тут-то до меня и дошло, что нас трое. Даже если сестра получит стипендию (а она её получила), содержать её всё равно нам. Мне госстипендия не светила, поскольку моей целью была Ахтубинская социальная академия, которая стипендиатов не брала. Насчёт поступления я сильно не волновалась, а вот с деньгами была проблема, которую вполне решил бы кредит.
Так и случилось, когда пришло время. Директриса дала мне длиннющую характеристику на два листа. Я до сих пор помню её глаза, когда я робко так зашла к ней в кабинет, поговорить по личному вопросу. А вопрос состоял из заявления об увольнении в связи с предстоящим окончанием школы и поступлением в академию и просьбой о характеристике для банка. Она никак не могла поверить, что я не шучу. Надо сказать, здесь наша служба персонала здорово лажанулась. Меня должны были отправить в учебный отпуск ещё год назад, потому что по закону учащиеся выпускных классов должны готовится к выпускным экзаменам. В ту пору я уже стала помощником менеджера по персоналу и приписана была как раз к службе персонала.
Последние два года работы были просто сумасшедшими. Зимой я так и жила в музее, откуда вместе с детьми сотрудников, проживающих в музее, ездила в школу на музейной же машине. Да и в светлое время года частенько оставалась там ночевать. Едва у меня выпадала свободная минутка, я открывала ноутбук и садилась за уроки. Ко мне все настолько привыкли, что, видимо, забыли, что по закону я всё ещё ребёнок.