Присмотревшись, я обнаружил еще несколько таких типов. Они были одеты и вели себя аналогично. Некоторые безразлично сновали туда-сюда, избегая контактов и общения, другие просто стояли на одном месте, подобно статуям. «Кем же еще им быть, если не охранниками?» В сущности, эта мысль была обычной тавтологией, но она меня успокоила. Я вновь подключился к общим разговорам и выкинул это из своей головы.
Вечерело. Облака покрылись розовым налетом, а воздух постепенно серел, утрачивая яркие краски. Мигающие супер-качели выглядели теперь весьма эффектно, привлекая любителей острых ощущений. Среди наших нашлось немало желающих прокатиться, с визгом и криками, словно спасаясь от погони какого-то маньяка из фильма ужасов. Я не решился, потому что не очень хорошо переношу большую высоту. Очень уж гигантскими выглядели эти сияющие колеса-качели, Стоунхедж какой-то, не иначе.
Теперь оглядывая стройные ряды своих одноклассников и школьных знакомых, я пришел к утешительному выводу, что не так уж сильно они и изменились. Немножко «подогревшись», разговорившись, они раскрепостились и стали больше походить на самих себя. Карен заливисто смеялась, а ее блуза развевалась на ветру, как боевое знамя, просвечивая ее горячее, крепкое, загорелое тело. Принадлежащее сейчас какому-то лысому старику, зарабатывающего себе на жизнь искусственными пенисами. Небось, и для себя припас. Я приятно удивился, обнаружив, что эти мысли не вызвали у меня какой-то злости или обиды. Все, некогда сильные чувства ушли. Я мог теперь спокойно рассматривать Карен и думать о чем-то постороннем. Раньше так не было. Даже когда мы расстались - выпускной бал развел нас по разные стороны моста - ее призрак часто посещал мое воображение, волнуя и будоража кровь.
Линда Джессмур, стоявшая во дворе и словно купающаяся в таинственном свете вращающихся качелей, все больше напоминала ту гордую красавицу-десятиклассницу, готовую на самый безрассудный поступок. Матрона нехотя уползала с ее лица. Надолго ли? Тамара Стивенс развязно смеялась, интимно беседуя с обаяшкой Маркони. Тодд Мартин вяло пригублял бокал с шампанским, смотря прямо перед собой, как сова. Его глаза часто мигали. Вудс и Неймански хлопали друг друга по бедрам, смеша толстушку Лилиан, а та отфыркивалась не переставая. Джерзик нависал над всеми и хмуро молчал.
Появился Дэвид Линней, сын приходского священника-баптиста. Впрочем, в Дэвиде было много больше от светского кардинала, чем от фанатичного служителя веры. Он не носил никаких ряс и прочих атрибутов, и вообще, беседующий с ним никогда бы самостоятельно не догадался о его высоком выборе, хотя и вынужденном. Со стариком Линнеем шутки были плохи. Как-то в школьные годы он отлучил от церкви истинного Христа преподавателя истории за то, что он, видите ли, заставлял его Дэвида заучивать ложные вещи - например, о кострах инквизиции. Папаша Линней был твердо убежден, что дело Христа требует жертв, а те, кто утверждает обратное - еретики. Недавно он помер, и, грешно так говорить, но многие в Луисвилле вздохнули с облегчением. Сам Дэвид стойко перенес утрату, и на этой вечеринке он был вместе с подругой, Нормой Дженнингс, стриптизершей, которую старик не подпустил бы к нему и на пушечный выстрел. По правде сказать, она слыла приличной стервой, и люди удивлялись, что Дэвид нашел в ней. Ну а я думаю, он просто утверждал себя в своей свободе, и, прежде всего - свободе выбора. Норма была подходящей кандидатурой. Как ни странно, их удивительный союз держался уже полгода.
Ко мне подошли перекинуться парой словечек Фил Чэпмен и его жена Памела. Правду сказать, глядя на них, мне всегда думалось: вот же создал бог друг для друга! Оба были высокие, стройные, физически развитые, с белозубыми усмешками и природной жизнерадостностью. Они оба были в джинсах и почти одинаковых белых майках с надписями: «НЕТ ЯДЕРНОЙ ВОЙНЕ!» Фил и Памела олицетворяли собой овеянный романтикой американский образ жизни: я живу, так что еще надо?