<p>
Не знаю как, но совокупность взглядов сформировавшаяся в процессе этого самого бытия в корне отличалась от предыдущих, да и последующих тоже. Факт в том, что сознание подавляло любой бунт желаний перемен, оставляя все как есть. Такое неприметное мещанское существование, отметающее мысли о поиске никому ненужных истин. На любое высказывание неподдающееся обработке всегда был один и тот же ответ: "Та-а-а! Это все ерунда, этого никто не знает!". Если кто-то пытался высказывать свою точку зрения, то оттуда приходилось выбирать либо самые приятные, либо самые неприятные моменты, чтобы затем иметь начальную точку отсчета. Зато сам часто высказывал свое мнение к которому окружающие непременно должны были прислушаться и сделать так, как я говорил. В случае отказа от предложенных мной действий, жутко обижался и немедленно предпринимал действенные меры по исправлению того, что было сделано не так. Смотреть на то, как беснуются ослушавшиеся, доставляло изрядную долю удовольствия. Как они замыкаются в себе и соглашаются со всем, чтобы я не предложил. Но мне приходилось слишком часто сомневаться, постоянно оценивая правильность принятого решения и поэтому у меня часто менялись планы. Если бы срок жизни отведенный под то существование был немного больше, то я непременно бы начал учить близких мне людей, как правильно дышать, как правильно думать и все подобное в этом духе. Промывка чужих мозгов - было моим любимым делом.</p>
<p>
Изрядная доля самодовольства и самохвальства постоянно присутствовала во всех моих рассказах. О том как я сделал то или это, порой не принимая в этом никакого участия. Главное, что все происходило под неусыпным контролем строгого ока. Этого было достаточно, чтобы смело заявить о всей проделанной работе. Примеров было множество, но я предпочитал не вспоминать о них в следующих жизнях. Глядя на окружающих со своей колокольни и высказывая непременно авторитетное мнение, я не понимал, как можно жить в вечном поиске перемен. Люди выделяющиеся из толпы вызывали самое настоящее отвращение и тогда я смеясь говорил:</p>
<p>
- С ними в детстве родители плохо занимались, уделяли им недостаточно внимания и поэтому они стараются выделиться из толпы! Их внешний вид к самовыражению не имеет никакого отношения!</p>
<p>
В той жизни я не прочел ни одной серьезной книги. При виде человека, читающего нечто серьезно-философское, сначала смотрел с удивлением:</p>
<p>
- Как можно подобное читать?</p>
<p>
А потом кривился. Из музыки предпочитал классику, добротные проверенные столетиями и симфоническими оркестрами произведения величайших композиторов. Эти вещи я мог слушать часами и приучал к этому окружающих, но они почему-то начинали ненавидеть её, хотя до моих наставлений относились к классике благосклонно. Музыка, которую слушали другие - раздражала. Особенно плевался, когда симфонический оркестр начинал исполнять что-нибудь современное, написанное совершенно для других инструментов и не вяжущееся никаким образом с классикой. При предложении прослушать подобный суррогат никогда не отказывался, чтобы потом вынести вердикт:</p>
<p>
- Это все ерунда! И оркестр какой-то ненастоящий, я о нем никогда не слышал, да и дирижер, совершенно, неизвестный! Его имя мне ни о чем не говорит, а я знаю всех известных дирижеров!</p>
<p>
В следующих жизнях, когда память подкидывала все эти воспоминания, у меня всегда начиналась долгая мрачная депрессия. Учитывая то, что обычно я шагал по черной полосе, эта полоса была настолько черной, что та чернота казалась нестерпимо белой. Я отгораживался от всего мира всем чем угодно, только бы он не проник в мои мысли. Брался за любое безнадежное дело, но оно не шло, даже не двигалось, потому что все валилось из рук. Память и мысли вращалась там, в пятой жизни. Я поставил диагноз тому правильному мещанскому существованию - паранойя. И понял одну хорошую вещь: "Лучше быть беспечным шизофреником, чем вечно сомневающимся параноиком!"</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
Смерть номер 6</p>
<p>
</p>
<p>
Она появилась из ниоткуда, как те, мои глаза в облаках. Из ниоткуда, но знание того что это для меня жило во мне, стараясь разгадывать значения знаков преподносимых жизнью. Порой, вспоминая события той жизни, я начинал подозревать, что Черная Вдова - плод моего воображения. Образ, как человек или человек, как образ. Когда, я вспоминал про неё в присутствии женщины, то та, которая была в этот момент со мною, считала, что я рассказываю про неё. На самом деле все обстояло совершенно иначе.</p>
<p>
Черная Вдова была идеальной во всех отношениях, вот только слишком часто говорила о любви, как о чувстве, совершенно не зная что это такое. Не буду утверждать, что я любил её. Мы просто были рядом очень продолжительное время. Совершенно чужие и идеально близкие друг другу люди. Когда, по каким либо причинам, она пропадала из поля моего зрения, я тосковал и не находил себе места. Когда пропадал я, она вела себя точно также. Почему так происходило, я не знаю.</p>
<p>
Свободные и независимые, мы разговаривали о черном теплом небе с миллиардами крошечных искорках-звездах, сидя на крыше многоэтажки, прижавшись спиной к спине. Слушали ветер, поющий в ночи и наше дыхание, размеренный стук, переговаривающихся, сердец. Космическая музыка, льющаяся из её распахнутого под самой крышей окна, дополняла картину. Мы пили вино и разговаривали о вечном. Возникающие паузы раскрашивали огоньками сигарет ночное небо, добавляя на нем еще парочку недолговечных звезд.</p>
<p>
Я знал, что придет время и Черная Вдова убьет меня. Не знал только как и не знал за что. Теперь знаю, но если бы встретил её снова, то остался бы с нею рядом. Навсегда. До самой смерти.</p>
<p>
Так было в самом начале.</p>
<p>
Шло время и я понимал, что все что у меня есть, принадлежит ей и нисколько этому не противился. Даже наоборот, я с готовностью отдавал все что имел. Мои мысли, желания, сны - это тоже принадлежало Черной Вдове. Принимая все мои материальные и нематериальные подарки, она с мягкой улыбкой убирала их в свое бездонное хранилище ненужных вещей. Для неё мне ничего не было жалко. Отдавал без капли сожаления, не получая ничего взамен и постепенно превращался в пересохший колодец, наполненный лишь пустотой.</p>