Как истинный джентльмен, он придвинул к ней стул, а потом вернулся к своей работе, напевая арию Бизе: «Любовь — дитя боге-е-емы…»
В этом доме есть еще здравомыслящие люди?
Леопольдина выполнила свою миссию со свойственной ей профессиональной добросовестностью. В 19 часов 45 минут она положила перед Осмондом стопку листков:
— Вот ваши статьи. Они подобраны по годам публикации.
— Спасибо, Леопольдина! Вы просто беспардонны… Нет, простите, просто бесподобны! Да, really performing! А теперь мне, пожалуй, потребуются статьи из «Журнала космической геодезии» об измерении радиоактивности небесных тел. За десять последних лет, этого будет достаточно.
Профессор Осмонд с широкой улыбкой разглядывал ее. Нет, явно он не шутил. Она только что пять часов подбирала для него двадцать статей и ссылок, а он не видит никакой помехи в том, чтобы заставить ее работать до рассвета.
Она без колебания посмотрела ему в глаза:
— Профессор Осмонд, если это вам очень нужно, я приду завтра утром. Уже без пятнадцати семь, у меня есть дела на сегодняшний вечер.
— Все так, но это…
Отец Маньяни пришел ей на помощь.
— Я думаю, что мадемуазель вполне заслужила немного отдыха, вы так не считаете?
— Отдыха? — переспросил Осмонд, словно осмысливая это новое для него слово. — О да, конечно. Вы правы… I'm sorry,[12] Леопольдина. Мы продолжим завтра! — Он вдруг почувствовал, что бессонная ночь сказывается, потер глаза и посмотрел на метеорит: — Я думаю, на сегодня уже всё, honey![13]
Он осторожно взял его, положил в пакет и спрятал в сейф. Поколебавшись немного, он взглянул на священника, потом набрал код доступа из четырех цифр и закрыл дверцу. Магнитное устройство сработало автоматически. Метеорит неприкосновенен, поздравил себя Питер, шифр его он не передаст отцу Маньяни. Впрочем, святой отец явно и не желал его знать… Нимало не задетый этим, священник, оторвавшись от работы, пожелал им приятного вечера.
— До свидания, профессор Осмонд, — сказала Леопольдина. — Извините, я не буду вас ждать, я тороплюсь. У меня репетиция хора, я и так уже опоздала.
— Хор! — воскликнул американец, снимая свой белый халат. — Обожаю хоровое пение! Я могу пойти с вами? Вы знаете, что я совсем неплохо пою?
И он счел необходимым напеть арию из «Свадьбы Фигаро» — с ужасным англосаксонским акцентом. Леопольдина уже начала всерьез выходить из себя от этого ребяческого энтузиазма и чрезмерного оптимизма. Американцы ни за что не могут взяться, чтобы не вопить от радости… День был утомительный, и она хотела немного покоя. Она призвала тем не менее всю свою волю, чтобы не послать его к черту. К тому же на карту была поставлена традиционная французская гостеприимность!
— Если вы хотите присутствовать там, — сказала она, хватая свою сумку, — то это в галерее палеонтологии, вы сумеете, наверное, найти?
— Да, это в конце…
— В конце сада. Поднимитесь по наружной лестнице, а там — в глубине коридора. Вы не заплутаете.
Она скатилась по лестницам с чувством глубокого облегчения.
Трудно даже сказать, сколько времени потребовалось профессору Осмонду, чтобы собрать свои бумаги, закрыть дверь зала Теодора Моно, найти выход из галереи минералогии, сориентироваться в темноте в Ботаническом саду, совершенно пустынном в это время, и добраться до галереи палеонтологии, что была всего в двухстах метрах. Зато можно предположить, что его тревожил шелест листьев, обдуваемых ветром, что он прислушивался к уханью сов и вздрагивал при малейшем шорохе крыльев в листве. Пожалуй, можно не сомневаться, что он ускорил шаг, когда на него упали первые капли дождя и тишину разорвали раскаты грома. Обратил ли он внимание на крики испуганных животных в зверинце? Услышал ли он другой крик, вполне человеческий? Трудно сказать. Но как бы там ни было, достоверно одно: Питер Осмонд добрался до галереи палеонтологии.
А Леопольдина между тем проскользнула в маленький амфитеатр, где проходили репетиции, — старую аудиторию с лакированными стенными панелями, украшенными репродукциями, напоминающими наскальную живопись: мамонты, лоси и охотники, вооруженные копьями, были тщательно изображены в живой веренице. Она приблизилась к поющим на цыпочках: полы здесь имели отвратительную привычку скрипеть. Потом она достала из сумки партитуру и присоединилась к небольшой группке певцов, служащих «Мюзеума». Один из поющих кивком пригласил ее встать рядом с ним. Леопольдина в ответ улыбнулась ему. Поистине Иоганн Кирхер — галантный мужчина. Пальцем он указал ей нужное место в партитуре, и она выждала колу, чтобы тоже вступить в пение «Магнификата» Иоганна Себастьяна Баха. Постепенно напряжение, скопившееся за день, улетучилось, и, устремив глаза на руки профессора Ларше, которые отбивали такт, Леопольдина вся предалась изяществу и богатству музыки. Она чувствовала себя унесенной почти божественной волной нежности и красоты. Мелодичные партии басов, сопрано и теноров переплетались друг с другом, перекликались в каком-то чудесном построении, образце спокойствия и простоты. «Et exsulaviv spiritus meus in Deo Salutari meo…».[14] Рядом с ней чистый уверенный голос Иоганна Кирхера буквально околдовывал ее. В душе она поздравила себя со своей неожиданной страстью к хоровому пению. Наконец-то сегодня вечером она заговорит с Иоганном Кирхером.