Если не существует никакого математического определения творческой гениальности, то резонно можно подумать, что музыка Иоганна Себастьяна Баха представляет собою наибольшее приближение к этому, хотя никакие категоричные доказательства до сих пор не были высказаны. Рассуждая так же, нам совершенно невозможно с точностью описать проход Питера Осмонда через галерею палеонтологии. Мы можем только предположить, что поблуждал он основательно.
Простое посещение этого места днем достаточно, чтобы сориентироваться в его лабиринтах и тогда, когда оно погружается в полумрак. Как он сам рассказал, Питер Осмонд вошел через оставленную открытой дверь. Он вышел непосредственно на первый этаж музея и оказался нос к носу с чудовищем: череп кита, заключил он, немного освоившись в темноте. Пустые глазницы и широко раскрытая пасть кита на конце колоссального скелета с изогнутыми ребрами и позвоночником, казалось, пялились на него с иронией.
Осмонд двигался на звуки пения. Его повсюду встречали черепа животных с мертвыми глазницами. Теперь уже гроза разыгралась вовсю и каким-то ужасным образом оживила застывшие скелеты. Американец шел через весь музей, как палеонтолог среди гигантских скелетов незнакомых животных. В сосуде с формалином, растянувшись во всю длину, чудовищный котенок буравил его единственным глазом, находившимся на середине лба, а два утробных плода телят, сросшиеся черепами, тащили друг друга в смертельном танце. Чуть дальше препарированная обезьяна демонстрировала свои внутренности, и несколько пористых частей ее мозга были выставлены на обозрение.
Внизу лестницы терпеливо выстроились в ряд, словно русские матрешки, маленькие рахитичные служители науки: мрачной вереницей стояли человеческие зародыши на разных стадиях развития. Окончательно выбитый из колеи, Осмонд взбежал по ступенькам и чуть было не наткнулся на когтистые лапы тираннозавра. Немного дальше в полутьме возникла словно из небытия и преградила ему дорогу череда доисторических монстров, равнодушных к миллионам лет, которые прошли со времени их исчезновения. Не поддаваясь страху, он направился к тому, что, как он думал, является проходом, но что в действительности оказалось всего лишь тенью, падавшей от мамонта.
Раздраженный своим слепым блужданием среди этих останков жизни, Питер Осмонд прибег к основам экспериментального метода. Не найдя хор ни на первом этаже, ни на втором, он логически пришел к выводу, что то, что он ищет, находится в полуподвале. Его умение анализировать не привело к ошибке, потому что, по мере того как он спускался по лестнице, голоса, как ему показалось, звучали отчетливее. Было еще очень темно, шкафы и нагромождение ящиков иногда высились призрачными массами, но звуки вели его к тому, где он надеялся обрести оазис спокойствия.
Перед ним, метрах в десяти, на полу виднелась полоска света. Питер Осмонд ускорил шаг и вошел в комнату, откуда она исходила.
И как раз в эту минуту крики сущего ужаса прервали репетицию. Хористы с удивлением переглянулись, пытаясь понять, кто взял фальшивую ноту. Но «Damned! My God!»,[15] которые еще звучали в их ушах, доносились до них откуда-то издалека. Леопольдина Девэр скажет позднее, что им почудилось в этом крике что-то загробное.
Все бросились к выходу, Леопольдина и Иоганн Кирхер впереди всех. Комната, в которую они прибежали, представляла собою своего рода галерею ужасов. В старых витринах все то, что мироздание сотворило во всех видах — ящерицы, птицы или млекопитающие, — задумчиво плавало в формалине, некоторые экспонаты выставляли напоказ белесые гирлянды своих органов. В центре зала стоял старый дубовый стол, слабо освещенный лампой под абажуром. А на столе распластался обнаженный труп женщины, немолодой и тучной, с застывшим взглядом. Леопольдина узнала в ней Аниту Эльбер.