— Какой Кацман? — привычно спросили близнецы.
Юра задумался.
— Нёма, — сказал потом. С Нёмой он дружил больше. — Что нам сегодня задали?
— Гаврош, — сказал Нёма. — Дитя улицы.
— Очень хорошо. Ну, вот и рассказывай.
— Давай я расскажу! — крикнул Алданов. — Я лучше!
— Пускай, — согласился Нёма.
— Нет, давай ты! — сказал Юра.
— Нет, я! — опять крикнул Алданов, и все зашумели.
— Тише! Мешаете работать… — сказал Юра. — Очень хорошо.
— Что «хорошо»? — поинтересовался Васильков.
— Вот ты и отвечай!
— Не буду.
— Тогда «неуд» получишь. — Юра взял ручку, обмакнул в чернильницу-невыливайку, стряхнул от волнения на пол.
— Не имеешь полного права, — сказал Васильков.
— Тогда встань и ответь!
— Не буду!
— Очень хорошо… — Юра вывел в журнале «неуд».
— Получишь после уроков! — сказал Васильев.
И тут Юра вспомнил про девчонок: с ними, наверняка, легче.
— Грунина! — вызвал он. Это была самая тихая из всего класса, и лицо у нее, как у сонной куклы в витрине магазина Мюр и Мерилиз, что на Петровке, напротив Большого театра.
— Ну чего? — поднялась Грунина.
— Не «чего», а отвечай.
— Что отвечать-то?
В самом деле, что? Юра никак не мог сообразить, как ни старался.
— В рассказе «Гаврош», — подсказала Таня Карцева, — говорится о том времени…
— Это не рассказ! — крикнул Нёма Кацман.
— А что же? — сказал Юра.
— Ты разве не знаешь? — удивился Шура Кацман.
— Сам ты не знаешь! Не мешай, а то…
— Они правильно говорят, — сказал кто-то. — Это из романа. Там девочка Козетта…
— Какая еще Козетта? — с отвращением сказал Юра. Отвращение относилось к самому себе: как он мог не знать — так много читает, целые дни сидит на зеленом бабушкином диване, возле зеркального шкафа, положив книгу на откидной валик… И вот: Кацманы знают, а он…
— Учитель называется! — сказал Лесин.
— Тише! — Юра постучал по столу. — Ты что стоишь, Грунина?
— Я же отвечаю.
— Ну, отвечай.
— Не буду, — сказала Грунина и села.
— Смотри, «неуд» поставлю.
— За что?.. Я же не могу так. Все кричат, подсказывают… А ты…
Она заплакала.
— Перестань реветь, — сказал Юра. — Ведь еще не поставил.
— Да, когда поставишь, поздно будет.
— Так… Теперь второй вопрос, — сказал Юра.
— Еще на первый не ответили!
— Верно. Кто будет?
— Я! — крикнул Нёма и побежал по проходу к доске. — Значит, когда это было, да? Это было, когда кардинал Ришелье решил все делать сам и управлять страной. Ему и фамилию такую дали — «Ришелье», потому что он за всех все решал. У него были гвардейцы, а у короля мушкетеры… А потом…
Нёма говорил громко, долго, и все молчали и слушали, и Юра тоже слушал. Он глядел на Нёму, на ребят, на Анну Григорьевну, на желтый двухэтажный дом за окном, выходящим на Мерзляковский переулок, но почти ничего не слышал и не понимал.
Нёма замолчал. Юра с удивлением взглянул на него.
— Все? — сказал он. — Правильно, садись.
— Какая отметка? — крикнул долговязый Волков с задней парты.
— «Оч. хор.», — сказал Юра. — Тише! Что смешного?
— Он тебе «Три мушкетера» рассказывал! — закричал Алданов. — Александра Дюма. А ты уши развесил!
— Сам ты развесил! Иди к доске отвечать!
— Не пойду!
— Пойдешь! Сейчас отметку поставлю.
— Получишь!
— Иди отвечай! — крикнул вдруг длинный Волков. Он не любил Алданова. — Ты ведь больше всех знаешь!
— Не ходи! — крикнул Лесин.
— Иди!
— Не ходи!
Кто-то замяукал. Стоял невообразимый шум.
— Прекрати мяукать! — заорал Юра. — Это ты, Алданов?
— А тебе что?
— Выйди из класса!
— Сам выходи!
— Выйди, а то…
— Попробуй!
— Давай следующий вопрос! — предложил Шура Кацман. — Какие нам Анна Григорьевна давала… «Почему писатель сравнил Гавроша с воробьем?»
«Каким еще воробьем? — подумал Юра. — Причем тут воробей?..» И ему стало вдруг невыносимо обидно, даже в носу защипало: воробей какой-то… Все смеются, некоторые даже грозят…