А быть может, так вот — безотчетно, бессловесно — дал о себе знать прорвавшийся наружу нарыв, в расплавленной полости которого смешались неясные самому себе, задавленные чувства оскорбленного достоинства, просыпающейся совести, страха… тяга к сопротивлению… понимание… частичное понимание того, что происходило… происходит вокруг… Бог знает…
3
Ох, как не хочется, чтобы наступал тот самый, будь он вовеки проклят, «Год великого перелома костей и хребтов миллионам неповинных людей» — год 1937-й! А он уже на носу — до него лишь несколько месяцев…
Взаправду ли Юре так невыносимо было учиться в десятом «В», куда его посадили, или он блестяще сумел уверить себя в этом и (по системе Станиславского) постоянно нагнетал свое состояние — сказать трудно. Да он и не учился. В полном смысле слова: не слышал учителей, не делал домашних заданий, пропускал уроки. Он почти уже решил для себя: раз они так, то и он — тоже… Пусть… Останется на второй год — что такого? С Ниной будет в одном классе… Или с той новенькой, с которой говорить всегда интересно… Из себя она не так, чтобы очень… Но глаза — не оторвешься!.. И голос красивый… волосы… В белой блузке всегда ходит… Он с ней в литературном кружке познакомился… Она свой рассказ читала — о некрасивой девочке, а он критиковать взялся. Болтал всякую ерунду. Но она не обиделась, и они вместе потом шли домой… Миля Кернер ее, кажется, зовут… А может, он в одном классе с Саулом Гиршенко очутится, с Мишкой Волковицким, своим незадачливым соперником, с Женьком Мининым — невысоким таким, симпатичным, улыбчивым… Только как дотянуть эти полгода?.. А что, если вообще перейти в другую школу?.. Или уехать куда-нибудь?.. Вот! Уехать! Именно уехать… В другие края… Подальше. Стать путешественником, охотником, рыболовом… Как в детстве мечтал… Да, так он и сделает… Только куда?.. К кому?..
Приняв это решение, он понял, что, в сущности, давно хотел — раз и навсегда — переменить обстановку! Чтобы не видеть комнату, уставленную кроватями — его и брата; с пыльным баба-Нёниным диваном, с зеркальным шкафом, с который уже надоело смотреть на свое отражение; с огромным письменным столом, за которым надоело сидеть… Не видеть вечно недовольного бабушкиного лица, не слышать ее ворчания, криков и как она со злостью утром и вечером шаркает по полу желтой коробкой со своим постельным бельем, выдвигая и задвигая ее под Юрину кровать; не видеть надоевшего школьного вестибюля с торчащими, словно статуи, мужиками, охраняющими Ваську Сталина неизвестно от кого… Не видеть почти никогда не улыбающегося Федора Федоровича и всегда озабоченную Евгению Леонидовну… И улицу эту, и толпу людей, рвущихся на новую территорию зоопарка с таким видом, словно ее вот-вот закроют навсегда, а животные разбегутся… И эти гремящие трамваи… Ну их всех!..
А как же друзья? Значит, оставить их?.. Что — друзья? Он же видит, не слепой: Витька уже обо всем забыл, кроме своей Ирочки Каменец; Колька тоже — увивается за Ксаной, племянницей руководительницы драмкружка, больше ему ничего не надо; Андрей втрескался в Люду — из другого класса… До Юры никому и дела нет… У него, может, тоже — Нина есть. Но он ведь не проводит с ней все время, не глядит на нее, как… Дафнис на свою Хлою. Он всегда готов быть с друзьями. А они… Да и Нина, если по правде, больше сейчас на Олега Васильева заглядывается. Или тот на нее?
Обид накопилось невпроворот. Юра все чаще пребывал теперь в одиночестве: вечерами ходил на каток в Парк Культуры, по часу-полтора стоял в очереди в раздевалку, потом выходил на лед, где ногу поставить некуда — столько народа. И лед паршивый… Но, все равно, хорошо — музыка играет, скользишь, можно ни о чем не думать… «Шпиль мир ауф дер балалайка айне руссише танго…» «…Пока, пока, уж ночь недалека…»
Дома, конечно, заметили его настроение: с ним говорили и мать, и отец, и Александр Ильич (Ляля-Саша) из верхней квартиры, и его жена Нёня-Соня, и бывшая его учительница Анна Григорьевна. Мать отнеслась, как обычно, с некоторым раздражением, но с пониманием: не отчитывала, не осуждала, не вещала прописных истин о том, что надо учиться, чтобы вырасти настоящим человеком, и тому подобное… Спрашивала, чем они могут помочь… А чем? Он и сам не знал… Кто же ему теперь поможет? Разве существуют в природе подобные люди?..
Кто-то из друзей рассказал о состоянии Юры Хазанова учительнице литературы, Татьяне Григорьевне — сам он никогда бы этого не сделал, — и та спросила: правда, что он хочет уехать? Правда, — ответил он не слишком уверенно, потому что не в каждую минуту суток был абсолютно убежден, что желает именно этого. Но, так или иначе, ответ был утвердительным, и через две-три недели — Татьяна Григорьевна успела за это время поговорить с его родителями — Юра получил от нее такую записку: