Метров через сто труба кончилась и начался узкий коридор. Тьма по-прежнему стояла кромешная; Орест вглядывался до рези в глазах, пытаясь различить хоть призрачное подобие пробивающегося света. Он шел, выставив вперед руки, как это делают внезапно ослепшие люди, и с замиранием сердца ждал, что в любую секунду могут ударить в глаза огни фонарей и раздастся короткий лающий окрик. Лишь бы не стреляли сразу... Еремеев лихорадочно продумывал «легенду» на случай допроса. Придумалось что-то не очень складное... Да и как объяснишь свое появление в городских катакомбах в одних трусах? Кто он? Откуда? Как попал и что ему здесь нужно, на заповедных тропах «вервольфов»? Еще в бетонной трубе Орест приготовил фразу о якобы имеющемся у него важном сообщений. «Сообщение» это тоже надо было сочинить поумнее. Главное, чтобы не изрешетили в первые секунды.
Коридор вскоре разветвился на три хода. Еремеев выбрал правый рукав, памятуя вычитанное где-то правило: в лабиринтах всегда надо держаться одной стороны.
Босые ноги хорошо ощущали, как пол становился все сырее и сырее. Сгущался запах плесени. Потом правая ступня не нащупала опоры и попала в ледяную воду. Орест тут же повернул назад, снова вышел к подземному перекрестку. Теперь он направился в центральный ход. Шагов через полтораста сначала ноги, а потом и руки наткнулись на глухой завал. Пришлось возвращаться на злополучную развилку. Левый коридор вывел его в высокий, судя по замирающим звукам шагов, тоннель, где Еремеев тут же наколол подошву о какую-то острую штуку. Пол в тоннеле был захламлен мотками проволоки, обрезками труб, пустыми жестянками и прочей дрянью. Орест старался ступать как можно аккуратнее, но, несмотря на осторожность, все-таки стукнулся лбом о железку, свисающую откуда-то с потолка. Железяка покачнулась и, ржаво взвизгнув, уехала в темноту. Через пару шагов Орест снова на нее наткнулся, ощупал и понял, что перед ним скоба роликовой тележки, подвешенной к потолочному монорельсу. Собственно, самой тележки не было, вместо нее свисала скоба, выгнутая наподобие крюка. Еремеев подтянулся на ней, резко оттолкнувшись от пола. Истошный визг роликов огласил тоннель; скоба проехала метра полтора и встала. В сомкнувшейся тишине Оресту показалось, что ржавый звук пролетел по всему подземелью. Но никто и ничто ему не откликнулось. Орест уселся поудобнее на скобе, дотянулся до монорельса и с силой катнулся на роликах. Подвесная тележка пробежала еще несколько метров. Пожалуй, стоило избрать именно этот способ передвижения. По крайней мере, можно было не спотыкаться о железную рухлядь. К. тому же монорельс, как и всякая дорога, должен был куда-то вывести. Еремеев в кровь искорябал пальцы о рыхлое железо направляющей балки. Зато натужная работа быстро вернула тепло окоченевшему телу.
На одном из участков монорельс заметно пошел под уклон. Ролики катились сами, набирая ход. Остановить их было невозможно. Еремеев хотел спрыгнуть, но побоялся расшибиться о набросанное железо. Он молил бога, чтобы рельс нигде не оказался прерванным. Выставил вперед ноги на случай удара и отдался этому бешеному лету из темноты в темноту.
Если бы Дита была в здравом уме, она никогда бы не решилась на подобную авантюру. Но страх, липкий, дурманящий страх, который обволок разум, едва они вывели с Заячьей Губой свои велосипеды на дорогу, и который темной волной ударил после убийства солдата, не давал ей ни минуты на раздумья, гнал ее прочь от страшного места, торопил во что бы то ни стало уничтожить последнюю улику — мотоцикл. Впрочем, как ни была смятена фрейлейн Хайнрот, она понимала, что далеко ехать опасно — один-два квартала, въезд в глухой дворик, и пусть ищут свою колымагу! Она еще не знала, что будет делать потом — бежать ли из города или уходить в подземелье, к господину Вишну. Думать об этом было пока рано, ибо все остальное казалось простым и безопасным по сравнению с самым главным и сиюминутным делом — избавиться от мотоцикла.
Дита пересекла Кирхенплатц по диагонали и благополучно, не привлекая лишних глаз, въехала в безлюдный переулок Пивных Подвалов. Ставни в бюргерских домах были еще закрыты. Мокро блестели серые камни мостовой.
Навстречу вышли двое. Дита с ужасом разглядела приплюснутые фуражки, широкое золото русских погон... В узкой улочке не развернуться. Она крутанула рукоятку газа — вперед до упора, но мотоцикл, вместо того чтобы резко рвануться, вдруг зачихал, застрелял и остановился вовсе. Нечего было и думать, чтобы попытаться запустить мотор. Офицеры приближались и, как показалось девушке, ускорили шаг, завидев немку за рулем военной машины. Дита спрыгнула с седла и бросилась в ближайший дворик. Офицеры побежали за ней. Она слышала, как застучали их сапоги по тротуарным плитам. Они выследили ее! Они знали, куда она поедет! Они шли ей навстречу! Им прекрасно известно, что она застрелила русского солдата и теперь перегоняет его мотоцикл подальше от кирхи, подальше от дома. Они догонят ее и убьют. Убьют тут же, по праву законной мести!
Смертельный страх охватил беглянку, когда она увидела, что дворик замкнут — в нем ни одного прохода. Она нашла в себе силы вбежать в подъезд и взлететь по черной лестнице на самый верх — на чердачную площадку. Вжавшись спиной в стену, она слышала сквозь бурное свое дыхание, как ворвались в подъезд преследователи, как поднимаются они по лестнице, как скрежещут песчинки под подковками их сапог... И тогда фрейлейн Хайнрот достала браунинг, ткнула ледяное дульце чуть выше уха, закрыла глаза, шепнула: «Господи!» — и рванула собачку...
Пистолет упал к ногам того, кто поднимался первым. Он подобрал оружие, понюхал зачем-то ствол, покачал головой:
— Ну и дела!.. — Потом коротко распорядился: — Жевлынев, беги в комендатуру!.. Я тут посторожу... Это надо ж... Такая молодая... — вздохнул капитан Цыбуцыкин и снял замызганную фуражку.
Ролики визжали и грохотали. Еремеев, судорожно вцепившись в скобу, ждал самого худшего — удара в темноте о что-нибудь острое или срыва с монорельса на всем лету... Но уклон кончался, и Орест с облегчением почувствовал, как колесики над головой стали замедлять бег. А вскоре снова пришлось привстать и помочь тележке руками.
Он так и не понял, что случилось раньше: грянуло из темноты короткое «Halt!», а потом ударил в глаза яркий фонарь, или сначала его ослепили и уж затем приказали остановиться. Главное, что внутренне он был готов и к тому и к другому.
Ролики взвизгнули в последний раз, скоба остановилась.
— Nicht schissen, ich habe wichtige Meldung![9] — крикнул Еремеев.
В ответ коротко хохотнули. Наверное, это и в самом деле было смешно: ждать важных новостей от голого человека, висящего по-обезьяньи на какой-то ржавой закорюке. Хорош гонец! Однако смех убил страх, отвел угрозу скороспешной пальбы.
— Wer bist du?[10] — спросили из темноты.
— Я Хильмар Лозовски, — по-немецки ответил Орест слепящему фонарю. — Фольксдойче из Варшавы... Меня провела сюда фрейлейн Хайнрот. Дита Хайнрот.
Фонарь погас.
— Gut, vorwärts![11]
Еремеев сделал несколько шагов в вязкую темноту. Возникло вдруг премерзкое ощущение, что его сейчас ударят ножом. Орест втянул живот и свел плечи. Но его никто не ударил.
— Я ничего не вижу!
— Vorwärts und schweigen![12]
Владелец фонаря зашел Оресту за спину, кто-то зашагал впереди, и Еремеев, прихрамывая на пораненную ногу, двинулся на звук удаляющихся шагов. Его конвоиры хорошо знали дорогу и, щадя батарейки, включали фонарь только на развилках и поворотах. В эти вспышки-мгновения перед глазами Ореста маячила широкая спина, обтянутая морской капковой курткой.