Летом сорок четвертого немецкая подводная лодка торпедировала в Карибском море пассажирское судно. Среди плавающих обломков на поверхности остался и месячный младенец, мать которого успела обмотать свой драгоценный сверток пробковым поясом. Дельфинья стая не дала погибнуть ребенку. Крохотное человеческое существо, повинуясь древним инстинктам, приняло море как вторую колыбель, и море приняло его как свое дитя. Мальчик прекрасно держался на воде, и одна из дельфиних впрыскивала ему в рот жирное молоко. Он научился нырять и подолгу задерживать дыхание, он научился спать так же, как дельфин, есть рыбу и уходить от опасности, держась за спинной плавник своей новой матери. Вместе же с ней он угодил в рыбацкие сети. Рыбаки глазам своим не поверили, когда увидели, как трехлетний мальчуган извивался и бился на палубе, словно дельфиненок. Он не умел ходить и ползал, опираясь лишь на локти, не прибегая даже к помощи коленей. Ел только рыбу. Щебетал, цокал и попискивал точь-в-точь как дельфины.
Об этом невероятном случае не решились писать даже самые падкие на сенсации газеты. Сыном моря заинтересовался институт антропологических исследований. В его стенах мальчик научился ходить, понимать человеческую речь. В отличие от детей, выращенных волками и другими животными, дельфиний Маугли довольно быстро вживался в общество людей и в умственном развитии очень скоро догнал сверстников. От прежнего образа жизни в его характере остались только три неизгладимые черты: он мог есть только то, что поставляло море, спал по-дельфиньи — вполглаза, полубодрствуя то одним полушарием мозга, то другим, и, наконец, последнее: его совершенно не волновали женщины.
...Первым обнаружил признаки этой странной болезни стюард. Точнее, Бар-Маттай, который с ужасом наблюдал, как Бахтияр, опершись ладонью на раскаленную плиту, завинчивал под подволоком клинкет вентиляции. Ладонь дымилась, и потрескивала, а стюард, не отрываясь от клинкета, удивленно пробормотал:
— Черт побери, где-то подгорает мясо!
И тут он дико уставился на ладонь. Он совершенно не чувствовал боли...
Бахтияр показал ладонь доктору. На месте ожога проступило бронзовое пятно.
— Ничего страшного, — утешил его Коколайнен, — временная атрофия болевых рецепторов. Если в драке тебя пырнут ножом, ты не будешь вопить как кролик.
— И на том спасибо, док...
Бахтияр ушел, лязгнув гермодверью.
— Ну, вот и началось — пробормотал Коколайнен и обреченно уставился в одну точку.
— Скверные дела, — невозмутимо сказал старший офицер Рейфлинту. — Должно быть, барахлит биозащита реактора. Наш стюард весь в бронзовых пятнах...
— Биозащита в норме, — ответил Рейфлинт. — Час назад я лично осмотрел датчики.
— Может быть, поместить больного в изолятор? — неуверенно предложил Рооп.
— Не надо.
— Но почему?!
— Я не могу управлять кораблем из изолятора.
И командир показал Роопу бронзовые ладони.
Подвсплывший «Архелон» бурунил воду выставленной антенной.
Барни нажал клавишу передатчика, крутнулся барабанчик с перфолентой, и антенна СБД — сверхбыстродействующей связи — выстрелила в эфир тревожную радиограмму. Спутник-ретранслятор передал ее в приемный центр военно-морских сил.
Вскоре Рейфлинт зачитал ответную шифрограмму морского министра старшему офицеру:
«Подводному рейдеру прекратить боевое патрулирование. Следовать на север. Встать к барже на внешнем рейде базы. Перенести на баржу контейнер с биологическим материалом. После передачи бактериологических проб отойти южнее мыса Шедруп и лечь в дрейф. Ждать дальнейших распоряжений».
Обратно возвращались полным — сорокаузловым ходом. В кают-компании обедали молча, без обычных шуток. Бар-Маттай ходил по отсекам, искал больным слова утешения. Одни слушали его с надеждой и верой, другие — криво усмехаясь, третьи — безразлично.
Баржу обнаружили сразу. Старая посудина одиноко стояла на двух якорях. Внешний рейд был пуст.
Коколайнен перенес на ржавую палубу контейнер с биопробами и выстрелил зеленую ракету. С удовольствием прошелся по плавучему островку и нехотя перепрыгнул на корпус субмарины.
«Архелон» взял курс на мыс Шедруп.
Стеклянный октаэдр дельфинария «Акварама» с уличными светильниками в виде всплывающих пузырей воздуха сверкал на солнце между городским пляжем и приморским парком. Флэгги нравились его дымчатые стекла, его просторная арена-бассейн, наполненная водой, сквозь прозрачную синеву которой чуть зыбко, но ясно проступали белые камешки глубокого дна. Ей нравилось нырять к своим питомцам прямо с демонстрационной вышки, вонзаясь соструненным телом в центр аквамаринового кристалла, ощущать, как выброшенные руки не рассекают, а раздвигают тугие струи, как пеленают грудь, живот, ноги токи взвихренной телом воды, как охватывает все плотнее и плотнее, обнимает, обжимает ее всю, сливается с ней толика моря, заключенная в мраморную оправу бассейна. Три молодые афалины, Чак, Стэн и Пепи, круто пикировали за своей повелительницей, настигали у самого дна и эскортировали всплытие Флэгги, кавалерственно поддерживая ее плавниками. В такие минуты жизнь казалась даром небес, и Флэгги начисто забывала о том, что в трех милях от «Акварамы» на каменистом берегу пустынной бухточки, вход в которую охраняли с моря дьа боевых дельфина с ножевыми пилами на рострумах[19], а со стороны шоссе — автоматчики из батальона «зеленых беретов», расположен секретный «объект D-200»: сетчатые вольеры и приземистые корпуса дельфинария ВМС. Флэгги провела там два года и была уверена, что она и ее коллеги дрессируют дельфинов для спасения летчиков, катапультировавшихся над морем. Высоколобые «рыбины» прекрасно справлялись с обязанностями спасателей, и Флэгги гордилась, что служит гуманному делу Флоренс Найтингейл[20]. Разумеется, она понимала, что «объект D-200» вовсе не благотворительное заведение, она знала, что в соседних группах дельфинов учат транспортировке боевых пловцов к местам диверсий, учат их отыскивать затонувшие торпеды и ракеты, сбрасывать на них специальные захваты... Все это куда ни шло; во всяком случае, животные при подобных операциях не страдали. Но однажды в безымянную бухту вошла и встала к причалу дельфинария подводная лодка без бортового номера. Флэгги интересовал этот странный корабль лишь постольку, поскольку им командовал худощавый коммандер-лейтенант с лицом тонким и одухотворенным, какие бывают скорее у музыкантов, чем у военных. Ард Норман, так звали командира анонимной подлодки, поразил Флэгги тем, что не только не выказал ни малейшего желания познакомиться с ней поближе, но даже не отпустил ни одного комплимента насчет длины ее ног, от чего не удерживался всякий, кто видел Флэгги впервые. Правда, он несколько раз останавливался у бортика учебного бассейна, глядя, как Флэгги работает с дельфинами, и, хотя она в эти минуты едва ли не превосходила своих подопечных в ловкости и грации, коммандер-лейтенант уходил прочь, так и не бросив ей ни одного слова. Она еще надеялась, что все это — мужская хитрость, тонкая игра. Что рано или поздно он подойдет к ней и без обиняков пригласит в служебный снек-бар на чашечку кофе или еще куда-нибудь поинтересней, но ничему из этого не суждено было сбыться — на третий день их немого знакомства Арда Нормана увезла из дельфинария машина военной полиции. Подробности той скандальной истории, названной газетами «дельфиньим делом», Флэгги узнала от кузена Дэвида Эпфеля, единственного из репортеров, кому было разрешено присутствовать на заседаниях военно-морского трибунала.
Преступление коммандер-лейтенанта Нормана состояло в том, что он отказался быть командиром субмарины, аппаратные трубы которой были приспособлены для выпуска живых торпед — минированных дельфинов. Он сделал заявление для печати — гневный протест против превращения дельфинов в торпедное мясо, — и коммандер-лейтенанту вменили в вину сразу два преступления: отказ от военной службы и разглашение военной тайны. Эпфель клеймил его в своих выступлениях как инсургента и отступника, но в разговорах с Флэгги отдавал должное смелости офицера.