Но он сказал ей. Он ей все сказал. Глазами.
И все-таки не хватало последнего, самого последнего подтверждения. Но скоро она его получит.
Павел спросил о детях:
- Как там мальчишки? Выросли, наверное?
- Да. Они очень по тебе скучают. Младший недавно болел ангиной, температура была под сорок. Я очень испугалась за него. Но все прошло.
- Это хорошо, что прошло. Я часто о них думаю: пацанам нельзя расти без отца. В доме должен быть мужчина.
- У нас теперь старший - и за брата, и за сына, и за отца. И других мужчин в доме не будет! Пока ты к нам не вернешься, Танин голос звучал твердо и спокойно. А у Павла тем временем начало щипать глаза, но он строго-настрого запретил себе плакать. "Не хватало только расплакаться. Распустить нюни, как бабе. Бери пример с Тани - каким молодцом она держится".
- Я бы очень хотел с ними увидеться. Если нам разрешат еще одно свидание - привезешь их?
- Конечно, привезу. А пока у меня для тебя кое-что есть, - и она протянула Павлу фотографию, ту, на которой они все вместе: Татьяна и два смеющихся мальчугана в ковбойских шляпах. У старшего на плече обезьянка. А младший с закрытыми глазами.
- Смешные! - сказал Павел.
- Смешные, - эхом отозвалась Таня, - посмотри там, на обратной стороне, дата, когда сделан снимок. Я уже сама позабыла точную дату.
Таня лукавила, Павел почувствовал это по ее интонации. Он перевернул фотокарточку и вслух, нарочито громко и отчетливо прочитал: "Лос-Анджелес, июнь 1996 года".
- Не самая новая фотография, но мне она почему-то нравится больше других, - комментировала Таня, пока Павел пробегал глазами текст, который она, хитрюга, мелким почерком набросала ниже. Эта идея пришла ей в голову уже в машине. Хорошо, что шариковая ручка нашлась у водителя.
"Помнишь наш язык жестов? Если да, ответь на нашем языке. А потом скажи: ты виноват - да или нет?!".
Павел отложил открытку и тут же тихонько прищелкнул пальцами правой руки. Да, он помнил, помнил смешной "птичий" язык, известный только им двоим и больше никому на этой планете.
Теперь Таня выжидающе смотрела на Павла. И он заглянул ей прямо в глаза и щелкнул пальцами левой руки. Левой! Он был не виноват! И как она могла сомневаться? Как могла хоть на минуту поверить всей этой подлой лжи?!
Невиновен!
Невиновен!
Невиновен!
Ох, и осел же ты, Пашка! Ох, и осел!
Она бросилась к нему, обняла и стала целовать: в лоб, в щеки, в виски, в губы. "Миленький, милый! Прости меня, прости меня, дуру набитую. За все прости. Я тебя так люблю, так люблю!". И она хлопнула в ладоши. Сначала один раз. А потом еще два. Ведь он еще не забыл этот условный сигнал?
- Но... - произнес Павел и потер мочку уха. Для посторонних это выглядело так, как будто хотел что-то сказать и задумался, потерял нить. Но Таня поняла. Он намекал на то, что их видят, за ними наблюдают. Несколько похотливых ублюдков сидят сейчас в комнатке с мониторами, жуют гамбургеры и ждут, в нетерпении ждут, когда же им покажут порнофильм с суперзвездой Татьяной Розен в главной роли. Герои экрана обнимаются. Целуют друг друга. Близится, близится вожделенный момент! И слюнки стекают по измазанным кетчупом подбородкам.
"Темная ночь, только пули свистят по степи", - пропела Татьяна. Павел щелкнул правой рукой и захлопал в ладоши. "Подождем ночи, до темноты?" - "Да". И они рассмеялись. Рассмеялись тому, как ловко околпачили этих дурачков с видеокамерами и жучками, и тому, как просто у них получалось разговаривать без слов и договариваться о том, чего не должен знать никто из посторонних. Они смеялись, как дети, маленькие шалопаи, чью проказу не смогли раскрыть их строгие наставники. И Таня напела мотив другой старой песенки: "Даром преподаватели время со мной тратили". И состроила при этом такую смешную рожицу, что оба снова расхохотались.
- Ненормальные какие-то, - с досадой сказал толстяк с поросячьими глазками по прозвищу Хряк, глядя, как на экране парочка весело хохочет, поет песенки и строит гримасы, причем аккурат в ту сторону, где спрятана одна из пяти установленных в квартире видеокамер. Когда Хряк говорил, от него несло жареным луком. Его напарник, парень со впалой грудью и чахоточным румянцем на щеках, невольно сморщил нос и отвернулся.
- Что ты хочешь - объект под особой охраной. Может, он душевнобольной или еще там чего. А эта суперстар - они в Голливуде все поголовно наркоманы, точно тебе говорю, авторитетно заявил чахоточный, вперив взгляд в угол конуры. Там, рядом с переполненным мусорным ведром, валялась скомканная бумага с кровавыми пятнами кетчупа.
- А я-то надеялся на клубничку. А тут тухлятина какая-то, скучно смотреть, - сказал Хряк и смачно рыгнул, так что его компаньона аж передернуло.
Им не впервой было выполнять подобное задание: сидеть в маленькой душной комнатенке и следить за тем, чтобы видеокамеры и связанные с жучками магнитофоны бесперебойно фиксировали на пленку все, что происходит на объекте, в данном случае - в этой двухкомнатной квартирке. Их основной боевой задачей было - не заснуть на посту. Вводить этих балбесов в курс дела никто, разумеется, не стал. Впрочем, они и сами не проявляли ненужного интереса, действуя в своей работенке по принципу: меньше знаешь, лучше спишь.
От души нахохотавшись, Таня с Павлом вдруг одновременно почувствовали приступ волчьего аппетита и буквально набросились на приготовленные харчи.
- Надо же - "оливье"! Настоящий "оливье", как в детстве! удивленно воскликнула Татьяна.
- Специально для тебя приготовил, - Павел улыбался. Его старания не пропали даром.
- Ты?! - изумилась она.
- А то кто? Было два часа до твоего приезда, дай, думаю, порадую чем-нибудь свою Татьяну.
- Спасибо, спасибо, милый. Так вкусно!
- Только на самом деле этот салат называется "Столичный". А "оливье" - это совсем другое блюдо. Его француз Оливье изобрел. И включает он в себя компонентов в двадцать раз больше, чем здесь.
- Да ну тебя! Всегда этот салат "оливье" назывался! - встала в позу Таня.
В конуре Хряк громко сглотнул.
- Долго еще будет продолжаться это издевательство? Ни стыда, ни совести у людей! Мало того, что они там всякие деликатесы хавают, так еще и обсуждают, как да что называется. Подумали бы о людях! Нам тут еще почти сутки на голодном пайке куковать! - он пошарил глазами вокруг, хотя и без того прекрасно знал: все гамбургеры, купленные по дороге в расчете на целый рабочий день, давно съедены. Съедены за один присест.