"Что же делать? Бежать к начальнику тюрьмы? А кто будет здесь сидеть?! Пост покидать нельзя. Эх, не надо было Хряка так рано отсылать. Но находиться рядом с ним - это же хуже, чем в аду гореть", - думал Чахоточный, хотя в аду он, разумеется, пока что не бывал.
В это время Хряк скрючившись сидел на унитазе. Цвет лица у него был зеленоватый. Хряка мутило, и мутило по-страшному.
"А может, они просто выключили свет? Но ведь мне сказали, что там у них есть невыключающиеся лампочки. Перегорели?". Чахоточный напряг глаза и различил на одном из мониторов еле видимые очертания предметов в темноте. Потом стал так же вглядываться в соседний экран. И у него отлегло от сердца. Камеры, вроде бы, работали. А в том, что перегорели лампы, он не виноват. Он отвечает за исправность устройств слежения, а раз они в порядке - с него и взятки гладки. Всякие там светильники - не его компетенция. И не в свое дело он не полезет. Может, оно так и было задумано, откуда ему знать? Во всяком случае бросать пост и попусту тревожить начальство он не станет. А если не попусту? Нет, все равно не станет. Инициатива наказуема - это правило он за тридцать два года своей жизни усвоил четко. Не лезь не в свое дело, и все будет о'кей: моя хата с краю, ничего не знаю, такова была его жизненная позиция.
Таня с Павлом наконец-то остались вдвоем. Те лампочки, что не пожелали выключаться, по одной в гостиной, спальне и на кухне, Паша просто-напросто вывернул, вооружившись для этой операции полотенцем, чтобы не обжечься. И они остались вдвоем. По-настоящему вдвоем, если не считать того, что их подслушивают. Но теперь, по крайней мере, не подглядывают. Павел обнял Таню, нежно поцеловал в мочку уха. А потом дважды хлопнул в ладоши. И Таня в ответ, сделала то же самое.
- Что там у них за хлопки? Ничего не понимаю! - недоумевал Чахоточный, тщетно вглядываясь в темноту экранов.
Теперь они лежали молча. Таня положила голову Павлу на грудь и слушала, как бьется его сердце. Сперва оно стучало быстро-быстро. Потом темп стал замедляться. Вспомнились слова из старого дорогого фильма: "Могу совсем остановить. Вот. Остановилось. Прикажете пустить? - Бог с вами, пустите!". И Таня вдруг на секунду испугалась: а что, если и это сердце, стучащее у нее под ухом сейчас остановится? Как она будет жить дальше? Нет! Она не даст ему остановиться. Ни за что. "Бог с вами, пустите!".
А Павел гладил ее спину. Потом приподнялся на локте и начал пальцем рисовать у нее на коже.
- Я! - догадалась Татьяна.
- Правильно! - Паша продолжал выводить буквы.
- Тебя!
- Молодчина!
- Люблю! Да! Я тебя люблю! - она хотела его поцеловать, но он отстранился.
- Подожди, еще не все.
- Хорошо, продолжай, - Татьяне понравилась эта игра. Но слово, которое на этот раз написал Паша было чересчур длинным.
- Не понимаю, давай еще раз.
Паша стал рисовать медленнее.
- Па...пара...парал. Все, дальше не могу!
- Ладно, давай по одной букве.
- П-а-р-а-л-л-е-л-е-п-и-п-е-д! Параллелепипед?!
- При чем здесь параллелепипед? Ерунду какую-то городят, а я - слушай всю эту дребедень! Вместо того чтобы спать рядом с женой в теплой мягкой постели, - Чахоточный зевнул, - да, незавидная у меня нынче работенка.
Тем временем Хряк стоял на коленях, обнимая руками унитаз. Его тошнило. Никогда в жизни его не тошнило так сильно.
- А теперь молчи! - шепнул Павел. И начал выводить букву за буквой. "М-е-н-я о-к-л-е-в-е-т-а-л-и. Я н-у-ж-е-н и-м к-а-к с-п-е-ц-и-а-л-и-с-т п-о и-м-п-а-к-т-и-т-а-м. Д-л-я п-р-о-в-е-д-е-н-и-я с-е-к-р-е-т-н-ы-х и-с-с-л-е-д-о-в-а-н-и-й".
Таня чуть не вскрикнула. Павел вовремя успел зажать ей рот ладонью.
Они не разговаривали. Сидели молча и взявшись за руки. Как быстро пролетел вчерашний день, а потом ночь, в течение которой они не сомкнули глаз: боялись потерять даже малую толику отведенного им времени. Слова теперь были лишними. И в наступившем молчании им вдруг послышался шепот морских волн. Откуда он долетел: из вчерашних снов? Из далекого, неведомого будущего?
Ровно в 11.55 в дверь постучали. Паша собрался было пойти открыть, но вовремя сообразил: у него ведь нет ключа! И вообще, дверь заперта снаружи. А стук - предупреждение о том, что их время истекает. Пять минут! Осталось пять минут!
И они бросились друг к другу в объятия. И Таня разрыдалась. А Павел ее успокаивал.
- Ну все, детка, все. Не надо слез. Мы скоро снова увидимся. Раз нам теперь разрешают встречаться, мы обязательно увидимся. И мальчишек привезешь. Я по ним жутко скучаю. Не плачь, все самое страшное у нас позади.
Павел сам не очень-то верил собственным словам. Неизвестно, позволят ли им еще одно свидание? А если позволят, то когда? Вряд ли это произойдет скоро. И предательская слеза все-таки скатилась по его щеке. Он осторожно смахнул ее, так, чтобы Таня не заметила.
Чахоточный не ожидал от себя такого. Он смотрел на экран и рыдал, как ребенок на первом просмотре фильма "Белый Бим Черное Ухо". Рыдал взахлеб и никак не мог с собой совладать.
- Нам пора, - тихо произнес Павел.
Они услышали, как в дверном замке поворачивается ключ. Вошел вчерашний надзиратель и с ним три амбала, те, что сопровождали Пашу по пути в "Каса де Койот".
- Кхе-кхе, - тюремщик прочистил горло, потом потеребил левый ус. При виде обнимающейся парочки он почувствовал странную неловкость и сам не мог взять в толк почему.
- Павел Розен, вам пора.
- Наручники? - Павел привычным жестом оголил запястья. Таня смотрела с изумлением: ее милый, добрый, ни в чем не повинный Пашка так просто протягивает руки, чтобы их заковали в кандалы. Так, будто это нечто само собой разумеющееся.
- Ладно, обойдемся, - отмахнулся надзиратель, - от этих бравых молодцев все равно не сбежишь.
- Видишь, у меня тоже есть свои бодигарды, - пошутил Паша.
- Прощай. Нет, до свиданья. Только до свиданья! - Таня пыталась улыбаться. Но уголки губ предательски дрожали.
- До встречи! До скорой встречи! - Последний поцелуй. Наплевать, что все смотрят. Какая разница! На них и прежде смотрели, только, что называется, из кустов - через объективы видеокамер.
- Паша! - окликнула Татьяна, когда он был уже в дверях. И, когда любимый оглянулся, громко хлопнула в ладоши. И Павел, подмигнув правым глазом, сделал то же. Амбалы удивленно переглянулись. А надзиратель понимающе и лукаво улыбнулся в усы, словно вспомнил что-то из своей далекой юности.