И это была не паранойя, а нормальный страх за свою жизнь, основанный на адекватном анализе ситуации. Все-таки Павел всегда оставался ученым. Ученым с рациональной установкой мышления. И поэтому, ощущая в груди две двигательные жизненные мотивации, семью и науку, он выбрал теперь более близкую — науку. Свою научную работу.
И подсознательно Павел чувствовал, что, уйдя с головой в работу, он обязательно приблизится и ко второму маяку. К Тане и к мальчишкам. Сам он пока не знал как, но чувствовал, что приблизится. Вот ведь кто мог подумать, что, начав заниматься импактитами еще в коммунистическом Советском Союзе, он вдруг откроет себе дверь сюда — в фантастический научный центр посреди Аризонской пустыни? И почему не верить, что дорога выведет своего верного странника в иное — счастливое место, где он обретет радость и покой?
Где он вновь встретит свою Татьяну!
Павел затребовал новую установку для экспериментов, включавшую в себя вакуумную камеру, мощнейший пресс и разрядник высоких энергий на миллион электрон-вольт.
Главный энергетик Ред-Рока только присвистнул — придется новую высоковольтную линию из Техаса сюда вести, потому как местные электростанции такой нагрузки не потянут. Или свою мини-атомную электростанцию строить.
Павлу в удорожании проекта не отказали. И он азартно испытывал терпение противника, насколько его хватит?
С энергетикой поступили просто. Вместо того, чтобы строить новую ТЭЦ или тянуть через пустыню демаскирующую секретный центр высоковольтную ЛЭП, в Ред-Рок доставили энергетические установки для атомных подводных лодок.
Павел с головой ушел в эксперименты. Метеоритное железо, свезенное со всех концов света, он давил прессом до немыслимых в естественной тектонике величин, бил его разрядами в миллионы электрон-вольт, нагревая, плавил его и потом резко снова охлаждал.
Он повторял опыты в разных комбинациях смены условий. Давление — температура — разряд. Разряд — температура — давление и охлаждение. Температура — разряд…
Но результата пока не было.
— Намазывать можно, а жрать пока нельзя, — мрачно усмехался Павел, разглядывая отчеты о последних сериях эксперимента.
— А если еще нажать на администрацию и попросить устроить в шахте подземный ядерный взрыв? — спросил Павла его помощник Ален Крюгер.
— Штаты сейчас в состоянии моратория по ядерным испытаниям, — с сомнением ответил Павел, — хотя…
И он написал докладную. И все обосновал, мол, обычными прессами не достичь необходимых значений давления и температуры.
Начальство думало неделю. А потом ответило: готовьте серию образцов для испытаний.
В Конгрессе как раз собирались провести решение о временном выходе США из моратория. Боеголовки на складах требуют выборочных испытаний готовности. Так что интересы нации совпали с научными устремлениями господина Розена.
На испытания в штат Невада Павел, естественно, не поехал. Туда отправили образцы метеоритного железа. А через месяц привезли назад. И в специально оборудованной камере, снабженной дистанционным манипулятором, капсулы вскрыли…
И снова!
Намазывать можно, а кушать — нельзя.
Павел начал ощущать, что заходит в тупик. И прежде всего раздражало, что нет теории. Экспериментальная часть исследования, лишенная теории, — дорога наобум. Дорога слепого в темном лесу.
Павел усмехнулся, припомнив непристойный анекдот. Про то, как одноглазый повел слепцов в деревню на дискотеку… Забавный такой анекдот, хотя и глупый! Концовка там смешная: когда одноглазый единственным оком своим на сук напоролся, он вскрикнул: “Ну все! Пришли, ребята!” А слепцы обрадовались и закричали: “Здравствуйте, девочки!”
В общем, тоже… пришли!
Ничего не получается. Но если в природе существуют природные космические брызги с идеальными гипроскопическими свойствами, то их можно воссоздать? И если так рассуждать, можно воссоздать и человека, и интеллект, и живую клетку из неживой органики, и душу…
Сам факт существования чего-то в природе — еще не основание для того, чтобы утверждать, что человек МОЖЕТ.
И Павел приуныл. И затосковал по Алтаю.
А впрочем, это была мысль: если не получается с общей теорией импактитов и если начальство такое щедрое, что не остановилось даже перед Конгрессом и перед миллиардными затратами, то почему бы не раскрутить начальство на приятный вояж?
И Павел сел писать новую докладную, обосновывая необходимость экспедиции на Алтай.
А через пару недель его вызвали к главному администратору.
Леонид Рафалович
Москва
1997
К Барковскому у Рафаловича было одно дело необычайной важности. Леня не любил просить и быть потом обязанным. Но к воровскому императиву “не верь — не бойся — не проси” относился с ироничным скепсисом. “На все правила в нашей сложной жизни бывают исключения”, — повторял он слова своего первого командира лодки, который на вышколенный в Леониде пятью годами училища пиетет и благоговение перед инструкциями поучал молодого лейтенанта “быть проще”…
Но, тем не менее, просить Леня не любил. Особенно людей не своего круга. Однако на сей раз самостоятельно справиться со своими проблемами Рафалович не мог, поэтому и ехал теперь к Барковскому в качестве просителя. В том, что сам он — Леня Рафалович — с его связями и талантом, безусловно, является для умного и хитрого вице-премьера предметом особенного вожделения, Леонид ни минуты не сомневался. Пожалуй, Барковский выполнит его просьбу и тут же заставит втрое, а то и вчетверо отработать…
Но деваться было некуда! Как говорил их командир учебной роты в училище — капитан-лейтенант Захарченко? Сам погибай, а товарища — выручай!
Теперь вот его, Леонида, товарищи Гай-Грачевский и Забродин полгода как находились под следствием. Ребят надо было выручать. И более высокопоставленных знакомых, чем Вадим Барковский, у Леонида пока не было.
Это именно тот случай, когда надо было нарушить жизненные инструкции и перешагнуть через условность запрета: “ни о чем не просить людей не своего круга”. Придется потом ишачить на этого киндер-сюрприза. И неизвестно еще, под какой монастырь Барковский может Леньку подвести!
Но надо! Надо попросить за Гая и за Забродина. Иначе — край!
Леонид припомнил вопрос, заданный ему Гай-Грачевским здесь, в Москве, полтора года назад: “А нас не посадят, Ленька?” Вспомнил и ответ, данный Гаю за него братишкой Забродиным, де, не сцы, матрос друга не обидит!
А вот — обидел! Сам-то в Канаде отсиделся, когда с делом “Вторчерметутилизации” шухер начался, а ребят прокуратура загребла!
Но, по правде-то, отсиживался он в Канаде тоже не в ресторанах с девочками, а тоже… на нарах! По уголовному делу об убийстве Танькиного полюбовничка. Во девка как его подставила! Правда, не по умыслу, но все же подставила… И благо, нашли все же потом убийцу этого Гришки, по паспорту Абрама Моисеевича Грошмана.
Но это не важно. Важно, что выпустили Леню из канадской каталажки и даже извинились потом на двух языках — по-французски и по-английски, как положено! И эта девчонка-следователь Изабель Бертран… Хотите верьте — хотите нет, но потом, в общем, они с ней провели прекрасный прощальный уикенд, поехав в Ниагара-Фоллз. Изабель хорошей девчонкой оказалась. И это именно благодаря ее стараниям и даже радениям, превышающим служебную необходимость, следствие сравнительно быстро вышло на настоящего убийцу.
Гришку-Абрашку укокошили его кредиторы. Он всем был должен.
Какая, однако, скотина! И с Таньки, с простодушной дурочки, тоже тянул все… Мерзавец!
Вот уж верно ребе Симон говорил, тот, с которым Леня позапрошлый год в Иерусалиме познакомился, что еврейский народ дал миру все экстремумы человеческого характера и способностей. Самый гениальный ученый и музыкант — еврей. Самый святой человек — еврей. Но и самый мерзкий подлец — тоже еврей!