Горы — отличные крепости, возведенные Аллахом. Каждая вершина — башня, каждый грот — укрытие от дождя, солнца, пуль и бомб. А всякое ущелье — мясорубка для врагов. Основные силы мятежников находятся в горах. В пещерах и гротах располагаются штабы, казармы, склады, больницы и тюрьмы. В поднебесные каменные города ведут тайные пути, пройти которыми без проводника невозможно. На подступах к ним насторожены мины, око и ухо часового. Горные гнездовья неприступны, монолитные стены пещер выдерживают взрывы бомб и ракет, выстаивают под кулаками артиллерии; здесь, среди мертвых голых камней, люди могут долго жить — у них есть запасы пищи, запасы воды, бинты, жгуты, хирургические инструменты, — и отбивать атаки снизу и с неба — для этого у них есть гранаты, пулеметы, минометы, автоматы, ножи, камни, ногти и зубы.
А в горных владениях Ахмад-Шаха Масуда есть не только пища, вода, медикаменты и оружие, но и рудники, где бригады добывают драгоценные камни, напоенные любимым муслимунами зеленым светом, — изумруды. Это — Панджшер, Долина Пяти Львов, государство в государстве, главный оплот оппозиции. Панджшер еще более значительная труба, в Пакистан по ней катятся зеленые сверкающие камешки, которые мгновенно превращаются в наисовременнейшее оружие, в пуды муки, железа, лекарств, обмундирования, и навьюченные верблюды и ослы идут и идут из Пакистана по каменным тропам в Долину Пяти Львов, Панджшер, и содержимое вьюков растекается по кишлакам и крепостям Ахмад-Шаха Масуда. И воины Масуда спускаются вниз по реке и быстро оказываются в Чарикарской долине, здесь — оперативный простор, обилие кишлаков, среди которых легко затеряться, и они теряются и действуют: минируют трассу, связывающую Кабул с Кундузом и советским Термезом, устраивают засады на трассе Кабул — Джелалабад, обстреливают военный аэродром в Ваграме, добираются и до Кабула. Правительственные и советские войска не раз уходили в пасти Пяти Львов — выбивать клыки, да сами ломались, откатывались ободранные, окровавленные. Панджшер: клацанье — ндж! — и шершавое бугристое нёбо; Панджшер: пан или пропал, и все не пан, все пропал — погиб или попал в масудовские тюрьмы.
Или бросят далеко на запад, в Герат, обдуваемый иранскими ветрами, или на восток, в горный Кунар, или в северный лазуритовый Бадахшан, или в Нуристан, медвежий лесистый угол в горах Центрального Гиндукуша: здесь в дубовых и сосновых лесах действительно водятся медведи, бурые и черные, а в деревянных деревнях живут светлоглазые и светлоликие люди, потомки воинов, сражавшихся в фалангах Александра Македонского.
Операция может проходить в любой провинции Афганистана: в Пактике или в Пактии, граничащих с Пакистаном, в Кундузе или Фарьябе, граничащих с СССР, в центральных — Парване, Вардаке, Каписе, Лагмане... Разве угадаешь, какое место на кирпично-желтой раскаленной карте накроет генеральский палец, стягивая колонны из полков и бригад, разбросанных по горам и степям Афганистана.
2
В разгар подготовки к операции пришла колонна из Кабула. Она доставила в город у Мраморной горы муку, табак, почту, строительные материалы и партию поросят, которых тут же препроводили в первую батарею.
Поросят было десять. Они были худые, грязные, с огромными розовыми ушами и голубоватыми глазками. Вечером командир артиллерийского дивизиона подполковник Поткин приехал взглянуть, как они устроились. Короткошеий подполковник с двойным подбородком и нависавшим над портупеей животом, хлопая белесыми густыми короткими ресницами, внимательно и дружелюбно разглядывал тощих хрюкающих поросят. За его спиной стоял угрюмый комбат Барщеев. Осмотрев поросят, подполковник сказал: надо, знаешь, приставить, значит, самое, ептэть, такого, чтобы мог с душой, отношение чтобы душевное имелось. Комбат засопел. Лучше, самое это, конечно, чтобы из деревенских, а то эти какие-нибудь городские живодеры, сам понимаешь. Комбат вздохнул. Ну что ты, Трофимыч, вздыхаешь? Понятно, понимаю, но что я мог? Отдать во вторую или в третью — там же мусульмане сплошь, самое это, гвоздями и порохом кормить их будут, ну. Но и у меня и узбеки есть, и туркмен. Но, Трофимыч, не столько же, так что... зато, как вырастут, хряк как зачнет свинок херачить, — глаза подполковника заблестели, — как зачнет, как зачнет! а? х-х-х! — и расплодятся, самое, каждый день котлеты... в общем, короче, ты подыщи человека, пастуха, от нарядов, от операций освобождается, только вот ездит по батареям и останки, то есть остатки, короче, объедки собирает, кормит их, поит их, хрушек этих.
На вечернем разводе комбат спросил: кто хотел бы все ночи подряд спать? Строй оживился. Спать, а не торчать с автоматом на позиции? Строй недоверчиво загудел. Спать по ночам, не чистить орудия, не участвовать в операциях, быть свободным от всех без исключения нарядов?
— А! — послышались возгласы смекнувших. — Ишь! ишь! чего! Не-ет! не-ет, ишь чего!
— Нужен человек, который любит животных, — продолжал комбат, и строй завихлялся, заржал.
Кто-то крикнул:
— Енохова! он очень любит! его! гыы!
Стройный широкоплечий Енохов засмеялся вместе со всеми.
— А Бесика? Бесик! ты любишь животных? Он любит, товарищ капитан, он юный натуралист!
В ответ разверзлась пещера и, звеня шашками и кинжалами, цокая по зубам подковами, на храпящих конях понеслись, джигитуя, грузинские ругательства, — Бесикошвили был оскорблен и возмущен.
Комбат подождал и энергичным возгласом восстановил тишину и сказал, что животным необходим уход, и, если не найдется доброволец, придется его назначить. Строй зашумел. А если галдеж не прекратится — помаршируем на сон грядущий. Строй зашелестел, умолк. Есть еще и такой вариант: в обязанности дневальных будет входить и забота о животных. Строй был против, категорически. Ну тогда думаем, решаем. Кто? Комбат обвел строй взглядом. Так. Добровольцев, значит, не имеется?.. Что ж...
— Я!
Взгляды офицеров и солдат сошлись на узкоплечей фигурке.
— Ну, — сказал комбат, — вот и хорошо.
Свинопасом стал Коля.
Как и было обещано, его освободили от нарядов и ночных смен. После завтрака, обеда и ужина его возили на машине по батареям, и он собирал то, что оставалось на столах и в баках: кашу, куски хлеба, компот. В остальное время чистил загон и пас блудливых поросят в степи между батареей и Мраморной. Над ним, конечно, потешались: называли главным героем афганской войны, говорили, что ему надо выточить к дембелю отличительные знаки в петлицы, — батарейный художник, специалист по наколкам, набросал на тетрадном листе эскиз: два уха, пятак и Корыто.
— Зачем лезть в кишлаки с гаубицами! — хохоча, восклицали шутники. — Снаряды тратить. Пустим взвод Кола — он там быстро порядок наведет. Из Панджшера Масуда никак не выкурят, а мы туда — взвод Кола. Только пятки того Масуда сверкать будут.
— И наградят Кольку орденом. Сам министр обороны будет вручать, прилетит, скажет, где тут герой, я ему орден привез. Ну — оркестр туш, все по стойке смирно во главе с кэпом на плацу, и тут с хрюкающим взводом — Кол вразвалку к министру подходит: ну что приехал? что привез? А вот, — орден Хряка.
— Золотого.
— Да, орден Золотого Хряка, Зэха. И все? Нет, водки, разумеется, папирос. А это кто? Это? где? эта? Ну эта баба, да. А это со мной, лепечет министр, приехала посмотреть, как вы тут воюете с басмачами. Ну, в тот домик мраморный подошлешь ее. Если, конечно, можно полюбопытствовать... Любопытствуй. Что в этой мраморной вилле? Ну, если прямо сказать, — свинарник, я там ей войну показывать буду.