Наконец женщины выпили.
— Фуй... — сморщилась машинистка.
Евгения закашлялась, ей подали воды.
— Душегуб вы, Дроздов, — сказала машинистка.
— Ну, Катерина, — откликнулся черноусый капитан, разводя руками, — мой хохол еще не научился гнать шампанское. Но по горилке — мастер высшего класса. Прозрачна, как девичья слеза, горит, не пахнет.
— Ах, девичья слеза не горит, — улыбнулась Сестра, — иначе все мужчины давно бы сгорели.
— А это, Лариса, смотря, что за девица плачет, — возразил черноусый Дроздов. — Если девка — огонь, то горючими слезами.
— То есть самогонкой, — заключил сапер, сидевший в углу.
Все засмеялись.
— Во всем полку не найдете самогонки лучше, — сказал черноусый Дроздов. — Да, Петрович?
Толстощекий лысоватый майор причмокнул и кивнул:
— Экстра.
— Три прогона, специально для Нового года.
— Новый год — мой любимый праздник. Всем праздникам праздник, — сказала Сестра. — Свечи, шампанское...
— Скажу хохлу, что, если он, сукин сын, не научится к следующему Новому году гнать шампанское, — не видать ему дембеля как своих ушей! — воскликнул Дроздов.
— Ну уж спасибо, следующий год мы будем встречать дома, — сказала машинистка.
— Так я говорю про старый Новый год!
— Телевизора не хватает. Дома как? Стол. Телевизор. Райкин.
— А я однажды Новый год на лыжах встречал, — подал голос полный русый лейтенант.
— В бане? — спросил сапер.
Все засмеялись.
— Почему в бане? — пробормотал лейтенант, краснея.
Как пахнет кедром. Настоящий новогодний запах. А этот год чего? чей? обезьяны? крысы? Как говорится, на обезьяну надейся, а сам не плошай. Вот именно. Это год Ослов. Ослов? Да. Как это? Там же в единственном числе. Там, возможно, в единственном, а здесь — во множественном. Кедр кабульский? Из-под Кабула. Пахнет? Не чую. Слишком тонкий аромат для твоего носа, Петрович. Что мой нос? нос как нос, а от кедра никакого духа. Так это тебе не ель, Петрович, это от ели дух валит, а тут амбра, тонкие струйки... ты подойди и сунь нос. Мы как-то встречали Новый год в еловом лесу. Нет, кедр просто замечательный. Целый день сегодня за ним охотились, еле умыкнули. У кого? у саперов? танкистов? Секрет, и ты, Алешка, молчи! Нет, кедр просто прелесть, лохматый, толстый, и как вы, мужчины, разукрасили его. Капитан, улыбаясь, разгладил свои густые усы, взглянул на русого лейтенанта.
— Ну что, Алешка? Наливай.
Лейтенант достал из-под кровати трехлитровую банку.
— Не надо спешить, — сказала машинистка.
— Какая ж тут спешка, пора, — возразил толстощекий лысоватый майор.
— Дэшэбэ как пить дать нагрянет. У него нюх.
— У него нюх, а у меня на шухере дневальный. И вот под рукой телефон, — ответил черноусый Дроздов.
— Нальем и Дэшэбэ.
— Не пьет. Спортсмен.
— Ас Крабовым, бывало, после баньки... — Майор вздохнул.
— Интересно, на чем этот погорит, — пробормотал задумчиво сапер, глядя на прозрачную жидкость, льющуюся в граненый стакан.
— Кандагар горячее местечко, а он не погорел.
— Здесь — погорит, — сказал сапер, потирая багровый шрам на подбородке.
Женщины пить отказались. Мужчины взяли стаканы.
— За что выпьем?
Затрещал телефон. Офицеры на миг застыли и тут же проворно выплеснули самогонку в банку, сунули ее под кровать, оглянулись на дверь. Раздался стук, и дверь открылась. На пороге стоял капитан особого отдела Ямшанов.
— С Новым годом. Я имел приглашение от Ларисы и решил им воспользоваться, — сказал Ямшанов.
Черноусый Дроздов посмотрел на Сестру, несколько растерянно улыбнулся.
— И уговорил пойти, — Ямшанов посторонился, — Сергея Николаевича.
В комнату вошел Осадчий. Улыбка кривила его губы.
— Капитана, — добавил Ямшанов.
— Сергей?! Поздравляю! — воскликнул Дроздов.
Офицеры вставали и пожимали руку невысокому, коротко остриженному Осадчему.
— Алешка, два стакана, быстро!
Алексей полез в тумбочку.
— Как вам удалось его привести? — спросила Сестра Ямшанова, восхищенно глядя на Осадчего.
— Удалось, как видите, — скромно ответил Ямшанов.
Машинистка с неудовольствием смотрела на краснолицего Осадчего. Алексей наполнил стаканы. Ямшанов покачал головой и сказал, что ему нельзя. Почему нельзя? Ямшанов улыбнулся: язва. Осадчий начал отнекиваться, но на него насели, говоря, что он живет, как монах, книг не читает, кино не смотрит, в отпуске не был, от такой жизни запросто можно свихнуться, — помните, свихнулся тот, с кофейной фамилией? ему хватило месяца, а здесь за плечами уже два года, третий пошел, и какой повод: двойной праздник — звезда и Новый год. Осадчий взял стакан. Тогда и Сестра попросила налить ей чуть-чуть. Граненые сосуды с прозрачно-жаркой жидкостью сошлись над столом. Пили за Осадчего, чтобы удача не изменяла ему и в этом году.
— А осы в этом календаре нет? — тихо спросил Дроздов у машинистки.
— Не знаю, — ответила она, передернув плечами, как будто между лопаток ее кольнули.
— А нет ли в особом отделе, — повысил голос Дроздов, — информации, чей это год?
Ямшанов поднял брови.
— Козы? овцы? индюка? По восточному календарю, — пояснил Дроздов.
— Кабана, — ответил Ямшанов, накладывая в тарелку салат.
— Особый отдел, как Греция, — сказал сапер.
Ямшановские смугло-глянцевитые щеки поползли вверх, глаза сузились, забелели зубы.
— А кабан — это хорошо или плохо?
— Черт его знает.
— Свиреп, мы однажды на охоте ранили — деревья в руку толщиной срезал как бритвой.
— Здесь когда-то жили зороастрийцы, у них божество войны принимало образ вепря.
— Кто такие, Евгения?
— Огнепоклонники. В храмах горели вечные огни. И всюду стояли башни молчания для мертвецов, они считали, что мертвечина оскверняет землю.
— Ваши зороастрийцы не правы, мертвый человек — дисциплинированный: не гадит, не мусорит и землю не оскверняет, а удобряет, — ухмыльнулся сапер.
— Что вам положить, Сергей Николаевич? — спросила Сестра.
— Ничего. Я сыт. Спасибо.
— Но надо закусывать. Капустки, а? И картошку с тушенкой. Ешьте.
Осадчий послушно ткнул вилку в картошку. Он медленно ел, низко склонившись над тарелкой и ни на кого не глядя. Он недавно остригся и был похож сзади на подростка. Сестра что-то говорила Осадчему, улыбалась и смотрела сбоку на него. Осадчий молчал, иногда кивал и ни на кого не смотрел.
— Ну, Алешка, где твоя гитара?
Лейтенант вытер руки полотенцем, снял со стены гитару, взял аккорд, второй, подтянул струны.
— Мою любимую.
— "Не надо грустить, господа офицеры..."
У лейтенанта был приятный, мягкий голос, черноусый Дроздов немного фальшивил.
Сапер курил в своем углу, следя за струйками дыма, поднимающимися к потолку. Майор Петрович ел капусту. Остальные глядели на певших.
— А теперь, Алексей, что-нибудь хорошее, — попросила машинистка, когда офицеры умолкли, — что-нибудь лирическое, Есенина.
Алексей тронул струны. В коридоре послышались шаги, дверь открылась. Пришел Александров.
— Где ты пропадал, мы тебя заждались! — воскликнул Дроздов, радостно улыбаясь. — Алешка! Штрафную пехоте!
Алексей отложил гитару и достал банку.
— На улице снег, — сказал Александров. От его крепкого скуластого лица веяло свежестью.
— Виктор, как ваша голова? — спросила Сестра.
— Нормально.
— Звон прошел?
Александров промолчал.
— Это тебя, Вить, по-божески, — сказал майор, — тирком.
— Остается выяснить, зачем он меня задел, — ответил Александров, усмехаясь.
— Наверное, чтобы ты орден получил, — подал голос сапер.
Александров взглянул на него.
— Витя, — сказал майор, — батальонный так и не подал наградного листа?
Александров сделал отрицательный жест.
— Голова цела, разве это не награда? — спросила Евгения.
— Конечно, награда! — воскликнул Дроздов, цепляя взглядом Сестру. — Ведь целы и глаза, а они видят таких женщин!
— А что там у тебя было с батальонным на последней операции?