Оно выглядит так:
Рис. 26. Иероглифически написанное имя Тутмоса
Стало быть, оканчивается оно опять же на s; в начале его изображен ибис, священная птица, воплощающая бога Тота. Между ними вновь появляется этот знак, если догадка R-m-s-s «Рамсес» верна, может быть только буквой m. Тогда…Thout-m-s… ну, конечно, именно Тотмос, или Тутмос, — второе блистательное имя среди имен древних фараонов!
Нет больше сомнений, пелена спала с глаз Шампольона. Применение иероглифов для звукового письма, которое он доныне считал лишь результатом вырождения письма на позднем этапе, предстало перед ним как характерная черта именно древней письменности. Тем самым не только была решена ее последняя загадка — исследователь, едва смевший надеяться на это даже в своих мечтах, держал наконец в руках полторы тысячи лет назад утерянный ключ к древнеегипетской истории. Тут только он впервые увидел, что не все Надписи относятся к позднему времени и что многие из них восходят к глубокой древности.
Лишь с большим трудом изможденный человек заставляет себя остаться за рабочим столом. Он принуждает себя к спокойствию, ему нужно сосредоточиться. Все должно быть еще раз продумано, подвергнуто сравнению, проверке. Хотелось с ликованием кричать во все горло, бежать куда-нибудь сломя голову, дать волю своим чувствам! Но наука — строгая повелительница, а Шампольон недаром возмужал у нее на службе. Да и многочисленные враждебные выпады и мелкая зависть, увы, и поныне процветающие среди ученых и особенно среди дилетантов от науки, сделали его осторожным, даже чуть ли не боязливым. С почти сверхчеловеческим усилием он овладел собой и перешел к холодной деловой проверке, просидев над рисунками Гюйо всю первую половину дня.
К полудню предварительные выводы подтвердились. Он вскочил, поспешно собрал листы с рисунками, сложил свою бумаги и бросился к брату, во Французский институт. Распахнув настежь дверь библиотеки, он швырнул на рабочий стол изумленного Жака-Жозефа папку с бумагами и хриплым от волнения голосом воскликнул: «Je tiens l’affaire!» — «Я добился!» Это прозвучало как победный клич. Но невероятное возбуждение оказалось для измученного исследователя не по силам. Ноги его подкосились, и он без сознания рухнул на пол.
Пять дней лежал он без сил, в полной апатии, ощущая лишь смертельную усталость. Затем он пришел в себя. И вновь скорей за работу! За несколько дней он написал свое составившее эпоху «Письмо господину Дасье относительно алфавита фонетических иероглифов», которое 27 сентября было прочитано на заседании Академии надписей.
В этой статье просто и убедительно описывался путь исследователя к прочтению греческих и римских имен и зачтем — как вершина всего достигнутого — устанавливалось, что и ранние надписи наряду с идеограммами содержат алфавитные знаки, являющиеся древней и существенной частью системы письма.
Открытие Шампольона произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Ведь дешифровка иероглифов давно уже стала для его соотечественников делом, близким сердцу всей нации, главным вопросом дня. Вся Франция радовалась вместе с ним и разделяла восторг по поводу ни с чем не сравнимого подвига. Правда, Париж есть Париж, и, как со злобой утверждали завистники, здесь уже начали писать иероглифическим алфавитом Шампольона… любовные письма!
Венцом проделанной работы был изданный Шампольоном в 1824 году «Очерк иероглифической системы древних египтян». Здесь он уже сообщает о найденных в надписях именах древних фараонов, время царствования которых уходит во II тысячелетие до нашей эры, дает чтение многих других имен и даже переводит отдельные куски связного текста… Конечно, сочинение это еще не было свободно от ошибок. Но они были столь незначительны, что не снижали ценности его работы; тем не менее именно эти ошибки дали его противникам долгожданный повод для атаки.
Лучшие умы того времени, и среди них Вильгельм фон Гумбольдт в Германии и Хаммер-Пургшталь в Австрии, сумели полностью оценить великий труд Шампольона. В Англии за него выступил, и устно и в печати, Генри Солт, на что так я не смог, к сожалению, решиться другой великий англичанин, которому это надлежало бы сделать в первую очередь, — Томас Юнг.
Вскоре вокруг открытия поднялся, по выражению Эрмана, «многоголосый вой». В Англии патриоты горят страстным желанием вручить пальму первенства Юнгу. Во Франции тоже объявились «дешифровщики» более старые и, по их собственному мнению, более заслуженные. И, конечно, во всех странах нашлись любители посомневаться и побрюзжать. Стоит ли говорить, что в этом хоре особенно выделялись голоса таких извечных злопыхателей, какими искони являются всезнайки и умники.
Был среди них немецкий китаист Юлиус Клапрот, человек, много сделавший в своей области, но по характеру, увы, мелкий и злобный. «Он — мой рок», — сказал о Клапроте Шампольон в минуту, когда удары судьбы казались неотвратимыми. Клапрот отстаивал так называемую акрологическую теорию. Согласно этой теории, древние египтяне писали одним и тем же словом-знаком и все другие слова, начинавшиеся с той же буквы, что и данное слово-знак, иначе говоря, — так, как если бы в русском языке рисуночным знаком, обозначающим понятие «солнце», пробовали бы написать также слова «стул», «сито», «собака», «сук» и т. д.1
И поднялся с места лейпцигский теолог Зейффарт и возвысил свой голос. Дело в том, что в свое время — неисповедимы пути господни! — ему пришлось встречаться с Шампольоном в Риме, где на одном из «турниров дешифровщиков» последний одержал над ним блестящую победу, чего Зейффарт, разумеется, не забыл. Начав в своей полемике с возражений, которые можно было признать верными, сей муж в конце концов пришел к совершенно фантастическим выводам относительно иероглифов. Его вздорные выдумки вошли в историю немецкой мысли как яркий образец псевдонаучности. Так, одно из его главных произведений называлось: «Неопровержимое доказательство того, что в году 3446 до Рождества Христова 7 сентября окончился всемирный потоп и всем народам были дарованы алфавиты»!
Постоянные обвинения в «неблагонадежности», нападки со стороны представителей официальной науки, но вместе с тем великий почет и чудесное осуществление замысла, которому посвящена была вся жизнь, — таковы основные вехи дальнейшего пути Шампольона. Работая в богатом собрании египетских древностей короля Сардинии в Турине, дешифровщик совершенствует свое мастерство. Позднее ему посчастливилось объехать и исследовать Египет. Он прибыл сюда как в свое наследственное владение. Здесь он провел лучшие часы своей жизни. И здесь же, в мрачных склепах древних гробниц, он ощутил роковое дыхание смерти.
Он стал кавалером ордена Почетного легиона, а в Риме его чуть было не увенчали кардинальской шапкой. Он смог передать свое научное наследие способнейшему из учеников, пизанцу Ипполито Розеллини. В то же время официальная Франция, правительство и двор с глубоким безразличием относились к великому научному подвигу Шампольона. И именно здесь развернули свою деятельность его враги. Только» лишь преодолев множество препятствий и затруднений, он смог стать профессором египтологии в Коллеж де Франс.
Непосильный труд, в жертву которому он принес век» свою жизнь, политическая борьба, огромная исследовательская работа, проведенная в Египте, подорвали его здоровье. К общему истощению добавились туберкулез и диабет… Шампольон знал, что отмечен уже печатью смерти. «Боже мой, — воскликнул он однажды, — еще бы только два года, почему бы нет?» В другой раз: «Слишком рано, — он провел рукой по лбу, — здесь еще так много!»
4 марта 1832 года Шампольона сразил удар. У гроба с его прахом на пути к кладбищу Пер-Лашез шел цвет ученого мира. Среди них были седой учитель Шампольона Сильвестр де Саси и Александр фон Гумбольдт.