Напомним, что уже первые копировщики увидели в Бехистунской надписи три системы письма и предполагали наличие трех различных языков, что из этих систем простейшей ученые с самого начала считали алфавитную, а более сложными — слоговую и идеографическую, основываясь при этом на подсчете числа знаков в каждой из них.
С дешифровкой древнеперсидской части надписи был получен ключ и к чтению двух остальных.
Почему же все-таки великие цари персов обращались к миру на трех языках? И на каких языках? Историческая обстановка, в которой были составлены эти надписи, имеет, правда, лишь отдаленное сходство с ситуацией, обусловившей появление Розеттского камня.
Прародиной клинописи, как мы ныне знаем, является Месопотамия, или Двуречье, — область, расположенная между Тигром и Евфратом и относящаяся ныне к Иракской Республике. Ее древнейшие культуры — вначале шумерская, позднее вавилоно-ассирийская (известная также под общим названием аккадской) — распространяли свое влияние на Восток и Запад. О западных сферах этого влияния мы еще поговорим в дальнейшем. Что же касается Востока, то здесь связь с шумерской, а затем и вавилонской культурой поддерживала в первую очередь лежавшая в юго-западном Иране область — позднее государство Элам со столицей в Сузах (поэтому в течение длительного времени говорили «сузианский» или «сузский» вместо «эламский»). Уже довольно рано эламиты переняли у жителей Двуречья клинопись, а вместе с ней и аккадский, то есть вавилоно-ассирийский язык. Однако в последующее время и сам эламский язык удостоился чести быть увековеченным в чуждой эламитам вавилонской клинописи (этот язык — не индоевропейский и не семитский — еще и поныне изучен недостаточно). Когда же в I тысячелетии до нашей эры персы через Армению вторглись в Иран, то первым культурным центром, с которым они столкнулись и под влияние которого подпали, был как раз Элам.
Поначалу персы, найдя в Эламе уже сложившееся к тому времени административное управление, сохранили в своих интересах язык и письменность страны. (Творческая работа по созданию собственной системы письма завершилась только ко времени правления Дария Великого.) Вот на этом-то эламском (точнее — новоэламском) языке, древнейшем официальном языке Персидского царства, и составлена вторая версия Бехистунского текста.
А третья, вавилонская? Поздневавилонское халдейское царство со времени его завоевания Киром Великим в 539 году до нашей эры вошло в состав мировой персидской державы. Его язык стал третьим официальным языком государства, и, следовательно, то, что объявлялось всей державе, должно было быть составлено на этих трех языках.
Дешифровка эламской части надписи, хотя и была связана с преодолением известных трудностей, все же, казалось, обещала более быстрый успех, нежели дешифровка, на первый взгляд совершенно запутанной, вавилонской. Подсчет дал в итоге 111 эламских знаков, что с абсолютной точностью указывало на слоговой, а уж никак не алфавитный и тем более идеографический характер письма.
Первая попытка. Гротефенда внесла по крайней мере одну ясность в эту картину хаотического нагромождения знаков, среди которых не было даже словоразделителя!
В массе знаков ему удалось отыскать детерминатив мужского имени собственного — немой пояснительный знак в форме вертикального клина, ставившийся перед именем (а не после него, как в египетском). И эта поздняя работа Гротефенда свидетельствует о большой остроте ума уже старого исследователя.
Датчанин Нильс Людвиг Вестергаард, посланный в Иран в 1843 году для копирования надписей, трудился над самостоятельно добытым материалом — перечнем названий стран, скопированным со скалы, скрывающей могилу Дария в Накш-и Рустем. Ему же первому удалось протранскрибировать отрывок из одной эламской надписи. В его глазах письменность представлялась частью алфавитной, частью силлабической, а в составленный им список, содержавший около 85 знаков, по ошибке попало и несколько детерминативов, которые он не смог опознать. Язык он считал мидийским.
Поскольку и здесь при попытках дешифровки исследователи отталкивались, естественно, от собственных имен, основа для успешного продвижения вперед была разом укреплена и расширена, когда уже названный нами профессор Эдвин Норрис опубликовал в 1853 году эламскую версию Бехистунской надписи. До тех пор было известно около 40 собственных имен, теперь же перед исследователями предстало сразу 90! Надо прямо сказать, что дело издания текста оказалось в самых надежных руках. Работа этого человека вообще отличалась прямо-таки сверхъестественной точностью и основательностью: так, во время печатания древнеперсидского текста Роулинсона (Норрис, кстати, сам набросал необходимые новые печатные знаки к этому тексту) ему удалось высмотреть ошибки в роулинсоновских копиях (оригинала которых он никогда не видел!), обнаружить дефектные места и сделать все корректурные исправления! Когда Роулинсон ошибочно выпустил из текста целую строку, острый глаз Норриса в далеком Лондоне немедленно обнаружил пропуск; на это он обратил внимание исследователя, и позднее, сравнив корректуры Норриса с оригиналом, Роулинсон убедился, что они в точности совпадают!
Таков был этот лондонский профессор Норрис, родившийся в 1795 году в Таунтоне и до 20 лет изучивший армянский и некоторые родственные ему языки, а также несколько европейских. Приходилось торопиться, ибо его ждала — как и Роулинсона, как и многих других людей той же закалки, — могучая организация, постоянно нуждавшаяся не только в отъявленных головорезах и авантюристах, которых она и сама взращивала с большой заботой, но и в людях умственного труда, — Ост-индская компания. В возрасте 23 лет Норрис поступил к ней на службу. Здесь он изучает индийские, африканские и полинезийские языки. В 1838 году благодаря своим необычайным знаниям он ’становится помощником секретаря (assistant-secretary) Королевского Азиатского общества в Лондоне. В качестве такового он и получил первую статью Роулинсона, посланную в это общество. Норрис ослеплен новой перспективой: он погружается в изучение древнеперсидского и родственных ему языков. И когда появляется подготовленное им образцовое издание эламской версии Бехистунской надписи (с переводом), оно знаменует собой уже вторую веху в его научной деятельности. Первую веху он установил еще за 8 лет до этого, дешифровав в 1845 году — совершенно самостоятельно — наскальную надпись Ашоки в Капуре ди Гири. Чтобы дополнить образ этого необычайного человека, добавим вскользь, что в течение ряда лет он пересылал Роулинсону все труды по клинописи со своими мудрыми комментариями и таким образом очень помогал работе последнего; что он не просто знал несколько африканских языков, но и владел ими; что он вместе с тем издавал древние корнские тексты и писал о трагической судьбе этого языка (корнский язык — окончательно вымерший к 1800 году кельтский язык Корнваллиса, недалеко от которого родился сам Норрис).
Рис. 41. Новоэламский клинописный текст из Бехистунекой надписи с транскрипцией и переводом
Однако вернемся к эламскому языку. При обработке материала Норрис черпал из богатой сокровищницы собственных имен, которые позволили определить большую часть эламских слоговых знаков. Кроме того, для исследования значений слов и их грамматических форм пригодилась и древнеперсидская версия.
Здесь мы приводим образец новоэламского письма, скопированного с Бехистунской скалы. Это одна из приписок, которыми сопровождаются изображения отдельных фигур на рельефе, в данном случае — фигура низвергнутого Гауматы.
К сожалению, эламский язык и до нынешнего дня остается своего рода пасынком ассириологии; исследован он еще не до конца. Думается, злой рок преследовал этот язык еще в то время, когда основная задача заключалась в его сохранении, ибо мы не обладаем ни одним памятником эламитского письма от послеахеменидской эпохи, хотя и можно предполагать, что язык этот продолжал служить средством живого общения до конца I тысячелетия нашей эры!
Но оставался еще один орешек, самый крепкий из тех, что подсунули исследователям ахеменидские надписи. Вначале вавилонская клинопись, напоминая неприступную крепость, упорно сопротивлялась всем попыткам дешифровок. Однако по мере того как осаждающие приближались к ней ближе и ближе, она все заметнее теряла свой грозный вид, но зато все более превращалась в запутаннейший лабиринт.