Наивысшего расцвета деятельность Джорджа Смита достигает к 1872–1873 годам, а прологом к замечательным открытиям послужила частичная дешифровка кипрского слогового письма, сделанная им, так сказать, мимоходом. Однако об этом в другой главе.
1872 год застал Джорджа Смита по-прежнему склоненным над клинописными табличками (на этот раз присланными преемником Лэйярда, Ормуздом Рассамом, из Нимруда). И вдруг нечто приковало взгляд исследователя. У Смита перехватило дыхание: перед ним лежал не обычный инвентарный список и не навязшая в зубах строительная надпись, а навеянный чарами Востока, окутанный тайной тысячелетий рассказ — великий по замыслу эпос, песнь о делах героя Гильгамеша, отправившегося на поиски вечной жизни. И странно, чем дальше пробирается наш опытный исследователь сквозь клинописные дебри, тем запутаннее становится содержание поэмы.
И в то же время оно кажется ему удивительно знакомым. Вот он читает, как герой Гильгамеш, на две трети бог, на одну треть человек, повелел строить стену и храм древней столицы Урука. Стонут горожане под бременем непосильного труда. Они взывают к богам о помощи. Сжалилась над ними богиня Аруру и создала богатыря Энкиду. Густо зарос он волосами, вместе с дикими зверями бродя по степям. Энкиду, силой равный Гильгамешу, должен заставить его освободить народ от ненавистной работы. Укрощенный нежной любовью храмовой блудницы, Энкиду вступает в единоборство с Гильгамешем и, потерпев почетное поражение, становится его другом. Вместе они совершают целый ряд подвигов. Они одолевают злого Хумбабу, стража и владыку кедровой рощи, убивают его, «и Гильгамеш потрясает голо-вою Хумбабы». Вместе умертвляют и небесного быка, чудовище, которое послала на них изнемогающая от страсти к Гильгамешу богиня Иштар в отмщение за отвергнутую любовь. Но вот смертельный недуг сковал Энкиду, и Гильгамеш отправляется искать вечную жизнь.
Он знает, кто даст ему совет: прародитель Утнапиштим, единственный спасшийся некогда от огромного, всемирного наводнения… единственный… спасшийся от всемирного потопа…?
Джордж Смит не верит своим глазам: здесь, в ассирийских глиняных табличках, всемирный потоп? И все же не может быть никакого сомнения. Смит лихорадочно читает дальше — вот-вот Ут-напиштим расскажет об этом Гильгамешу.
Но, увы, на табличках и фрагментах, которые рассматривает, перебирает и вновь пробегает глазами возбужденный исследователь, нет ничего. Фрагмент кончился, оставив его в полном неведении относительно дальнейшей судьбы героев. Но откуда прибыли таблички? Из Нимруда, или Калаха, как он назван в «Бытии».
Смит, как и большинство его земляков, воспитанный на Библии, все яснее понимает, что перед ним халдейская книга «Бытия» и что она должна иметь продолжение, должна содержать то, чего требует замерший в ожидании мир: сообщение о великом потопе.
Вначале «замерли» члены Общества библейской археологии, которым Смит 3 декабря 1872 года доложил о своем открытии. Неслыханная сенсация! Известие о вавилонском потопе распространилось с быстротой молнии. Когда же Смит высказал убеждение, что отсутствующий кусок следует искать там, откуда прибыло начало, а именно — в развалинах Нимруда, где работал Ормузд Рассам, это вызвало отклик, превзошедший все ожидания: лондонская «Дейли телеграф» установила высокую премию для того, кто доставит отсутствующие таблички и фрагменты:
К этому времени Джордж Смит был, пожалуй, единственным человеком, способным это сделать. Ведь самое главное было опознать отсутствующие таблички и фрагменты среди целой горы обломков. Да, может быть, они уже давно извлечены на свет и, обезображенные, валяются где-либо в стороне, и текст их так испорчен, что никто не обращает на них внимания.
Только Джордж Смит смог бы найти то, чего напряженно ожидали Англия, весь ученый мир, любители древности и широкие круги непосвященных. Об этом знал и Британский музей и не без сожаления отпустил своего самого способного сотрудника.
В мае 1873 года Джордж Смит уже держит в руках то, ради чего он отправился в дальний путь: фрагмент из семнадцати клинописных строк; как раз этих семнадцати строк и не хватало в первой колонке вавилонского известия о всемирном потопе.
Держат совет боги во главе с грозным Энлилем. Грехи людей переполнили чашу терпения богов, и смыть эти грехи можно, только уничтожив весь род человеческий. Но к людям благоволит Эа. Он посылает охраняемому им Ут-напиштиму сон, из которого последний узнает об опасности, грозящей миру. Боги повелевают Ут-напиштиму построить корабль и спасти на нем себя и своих домочадцев, кормчего и «семена жизни всякого рода». Повиновался богобоязненный Ут-напиштим. И вот открылись небесные затворы, и все, что было до сих пор человеком, превратилось в «глину», а Ут-напиштим плыл в спасительном ковчеге по вздымающимся волнам, плыл шесть дней и семь ночей, пока не схлынул потоп и кораблик его не оказался на горе Ниссир. Подобно Ною, выслал Ут-напиштим «разведчика»: через семь дней голубя, еще через семь — ласточку; вернулись они назад, не увидев земли. Прошло еще семь дней, и послал он ворона. Не вернулся ворон. Тогда оставил Ут-напиштим ковчег и принес благодарственные жертвы Энлилю. Энлиль отвел Ут-напиштима вместе с его женой и кормчим «к устью потока», где и стали они жить, равные богам…
Смиту не дано было, подобно Роулинсону, Ботта и Лэй-ярду, найти общий язык с сынами чужих стран, или, как тогда говорили, с «туземцами».
Ему была чужда психология людей, с которыми он здесь встретился, и они лишили его своего доверия и дружбы. Смит разбирался в письменности, языке, даже в духовной жизни древних жителей Месопотамии, но он не смог понять образа жизни и склада ума их потомков и не обращал внимания на протянутые к нему и требующие «бакшиша» руки.
Его третья и последняя экспедиция, разрешение на которую было дано специальным фирманом, изданным в 1876 году, началась под несчастливой звездой. В Халебе свирепствовала холера, страну раздирали племенные распри, и, наконец, в Багдаде скончался его спутник и друг, финн Эннеберг.
Однако тихий, погруженный в себя Джордж Смит был не из тех людей, которых легко запугать, особенно если речь шла о любимой работе. Иной раз с ним творились удивительные вещи, и он вел себя как одержимый. Его ближайшие сотрудники знали об этом.
Как-то еще в Лондоне, обрабатывая большой фрагмент глиняной таблички из куюнджикской коллекции, Смит обнаружил, что одна сторона важной части этого текста покрыта толстым слоем белой известкоподобной массы, не поддающейся удалению. Помочь мог только один человек — реставратор Риди, имевший состав для снятия налета, однако он с чрезвычайной подозрительностью относился ко всяким попыткам проникнуть в тайну своего «рецепта». К пущему негодованию Смита Риди был тогда в отъезде. Но прошло несколько дней, Риди вернулся, слой был мастерски удален, и вожделенная табличка опять вручена Смиту.
В то время он работал в Британском музее в одной комнате с Роулинсоном, над канцелярией секретаря Королевского Азиатского общества. Принесли табличку, Смит нетерпеливо хватает очищенный фрагмент, исследует его и находит на нем нужный текст! Ликующий возглас вырывается из груди ученого: «Я первый, кто читает это после того, как оно было забыто на две тысячи лет!» Все оборачиваются, бросаются к нему. Роулинсон и сотрудники готовы принести свои поздравления, они хотят посмотреть, что же, наконец, привело в такое состояние всегда рассудительного и спокойного Смита. Но Смит кладет табличку, в радостном возбуждении ожесточенно мерит комнату огромными шагами и вдруг начинает… раздеваться «к немалому удивлению присутствующих», как не преминул заметить один из английских хроникеров.