По отношению к этрусским текстам пока применим лишь комбинаторный способ, но, к сожалению, следует признать вместе с исследователями, обладающими должной методической осторожностью, что использование его не приведет к ощутимым результатам. Что же касается второго способа толкования, этимологического, то он не может быть применен в данном случае, поскольку язык этрусских текстов, как правильно утверждает Добльхофер, является совершенно изолированным и до сих пор еще не включен в какую-нибудь известную науке группу языков.
Наиболее ярким доказательством изолированности этрусского языка служат надписи на двух игральных костях, которые найдены при раскопках в 1848 году. На всех их шести сторонах было вырезано по одному слову, и единственное вероятное предположение заключается в том, что эти шесть) слов являются именами числительными от «одного» до «шести», однако исследователи, несмотря на все усилия, до сих пор не смогли установить, какому числу соответствует каждое отдельное слово.
Изолированность этрусского языка и надлежит вместе с Добльхофером объявить главной причиной столь неизменных неудач при попытках толкования этрусских текстов, ибо все известные нам успехи при объяснении дешифрованных текстов были достигнуты в том случае, если язык последних принадлежал к хорошо изученной семье языков. Так, например, объяснению вавилонских, ассирийских, угаритских и гублских текстов эффективнейшим образом содействовала семитология, а объяснению клинописных надписей Ахеменидов — иранистика.
Некоторые затруднения, возникшие при толковании египетских текстов, были обусловлены тем обстоятельством, что египетский язык содержит элементы так называемых хамитских языков, которые, в противоположность семитским языкам, весьма существенно отличаются друг от друга[17].
В таком же положении, как толкование этрусских текстов, находится толкование мероитских надписей — письменности, созданной в государстве, которое сложилось незадолго до начала нашей эры к югу от Египта. Мероитское письмо дешифровано английским египтологом Ф. Гриффитом, но толкование надписей почти не продвинулось, так как пока не установлена близость мероитского языка с другими языками.
Между тем изучение шумерского языка, столь же изолированного, как и языки этрусский и мероитский, достигло значительных результатов. Условия, создавшие возможность для успешного толкования шумерских текстов, были подготовлены несколько тысячелетий назад. в писцовых школах Вавилонии и Ассирии. При раскопках были найдены древние учебники шумерского языка, игравшего в школах Вавилонии и Ассирии ту же роль, что и латинский язык в монастырских школах средневековой Европы.
Раскопки в Италии не подарили науке подобных учебников для изучения этрусского языка, а может быть, они никогда и не существовали, поскольку для чтения текстов, написанных алфавитным письмом, не требуется сложных пособий.
Следует отметить в качестве некоторого недочета книги Добльхофера, что в ней не упоминается об интереснейшей попытке исследователя Ольцши найти для самого пространного из известных нам этрусских текстов, для так называемой пелены из Загреба, параллельные италийские тексты. Этот важнейший письменный памятник был предположительно истолкован как собрание молитв к различным божествам, имена которых в них упоминаются. За каждой из молитв следует небольшой, казалось, отличный от молитвы текст. Подобное же сочетание молитв к различным божествам пантеона с последующим небольшим самостоятельным текстом засвидетельствовано в двух италийских памятниках — умбрском и латинском. В них следующие за молитвами тексты содержат указания, связанные с правилами ритуала жертвоприношения, а поэтому есть основание предположить, что и на загребской пелене тексты, сопровождающие молитвы, имеют отношение к предписаниям жертвенного ритуала. Толкование Ольцши свидетельствует о том, что «ему, по-видимому, все-таки удалось открыть новый путь проникновения в этот труднодоступный язык»[18].
Конечно, до подлинного понимания этрусских надписей еще далеко, и этрусская письменность пока должна быть причислена к тем письменным системам, которые ждут, подобно письменности древних городов долины Инда, своего толкователя или дешифровщика. К сожалению, Добльхофер, рассказывая о попытках расшифровать письмо этих городов, почти не коснулся дешифровки, предложенной Б. Грозным в 1939 году. Это тем более прискорбно, что Добльхофер, ничего не говоря о содержании работы великого чешского ученого, весьма пренебрежительно относится к его выводам[19].
Оценивая труд Э. Добльхофера, надлежит подчеркнуть его любовное отношение к высокоодаренным исследователям, которые посвятили свою жизнь раскрытию тайн забытых в течение тысячелетий письмен и тем самым расширили наши знания об истории цивилизации человечества. В простом и талантливом изложении автора выступают во всей конкретности герои его книги, открывшие новые миры, начиная с Жана-Франсуа Шампольона и кончая Майклом Вентрисом. Читатель переживает и муки и радости творчества исследователей, которые смело шли неизведанными путями.
Добльхофер сумел отразить и неудержимый энтузиазм юного ученого Георга Гротефенда, проложившего путь в необъятный мир клинописных текстов, и неиссякаемую энергию престарелого Арчибалда Сейса, неутомимого исследователя в области дешифровки и толкования письменных источников Малой Азии и смежных с ней областей.
С особой любовью описывает автор короткую, но насыщенную трудовыми подвигами жизнь знаменитого английского ассириолога Джорджа Смита, который принимал участие в дешифровке кипрской письменности. Джордж Смит, в юности бывший простым гравером, стал ведущим ученым благодаря выдающейся одаренности и величайшему трудолюбию.
Думается, увлекательная и живо написанная книга» Добльхофера будет с интересом встречена читателями.
I
КОЕ-ЧТО О ПИСЬМЕННОСТИ
Вместо введения
Благословен тот, кто выдумал письмо.
Речь организует и упорядочивает мир. Слово — ее божественная искра — вот что с самого начала неизмеримо возвысило человека над прочими творениями в этом- мире. Пользуясь словом, он призвал ближних разделить его собственные мысли и чувства и повел их к сплочению в общество. И все же, вестью разносясь на большие расстояния и передаваясь поколениям, слово, уже канонизованное, оставалось ограниченным узкими рамками как в пространстве, так и во времени. Ведь и весть и канон были отданы на произвол передатчиков, и ничто не могло гарантировать надежное сохранение некогда сказанного слова. Это было достигнуто лишь тогда, когда человек изобрел письмо»[20].
Письменность никак нельзя относить к древнейшим изобретениям. Это скорее одно из нововведений, имеющих значение величайшего культурного переворота, когда-либо произведенного человечеством. Письменность будет существовать и далее, хотя иной поверхностный наблюдатель, пожалуй, решит, что документальное кино и телевизор, магнитофон и радио в значительной степени могут ее исключить, что современная тенденция перехода от слова написанного, от умственного восприятия и обработки к слову высказанному, к простому накоплению слуховых и зрительных раздражений будет оспаривать у письменности ее господствующую в течение тысячелетий роль и даже в один прекрасный день ее вытеснит.
Письменность заставила человека поразмыслить о самом себе. Только благодаря ей стало возможно коллективное умозрительное мышление, раздумье человечества над своим происхождением, своей сущностью и смыслом своего бытия, стали возможны духовная культура, философские учения и великие религии человечества. Она служила цементом, которым пользовались основатели и строители великих империй; на ней покоится история как наука; она вызвала могучий взлет всех отраслей человеческих знаний, в том числе и естествознания; она одарила человечество и другими благами культуры и цивилизации, которые без нее были бы немыслимы.
17
О строе египетского языка см.: Н. С. Петровский,
19
Исследование Б. Грозного заслуживает внимания, хотя в нем имеются некоторые существенные недочеты (см. В. В. Струве,
20
F. Miltner,