О нем, человеке древнего Двуречья, не будут на этот раз рассказывать ни гимны, обращенные к богам, ни песнь о сотворении мира, ни эпос о Гильгамеше. Нет, мы возьмем два отрывка — из так называемого вавилонского Экклезиаста и еще одного поучения. Два голоса прозвучат для нас вновь: один — скорбный и преисполненный горечи, другой — успокаивающий и в то же время возвышенный; так живо и выразительно доносятся до нас эти раздавшиеся в седую старину голоса, отзвук древнейшего разлада в человеческой душе. Унылому тону («все — суета и тлен») человека, обиженного судьбой, противостоит благочестивый призыв к правдивости и богобоязненности, своей строгой нравственностью и ясным языком напоминающий о духе, которым проникнуты изречения Ветхого завета.
Сетует страдалец из Вавилона:
«…Что же плачу я, о боги? Ничему не учатся люди.
Итак, внемли, друг мой, заучи мой совет,
Сбереги это превосходное выражение речи моей!
Высоко ценят слово знатного, который учил убивать;
Унижают слабого, а нет у него грехов;
Свидетельствуют в пользу злого, привилегия которого —
святотатство;
Изгоняют правдивого, который ищет совета у бога.
Наполняют благородным металлом того, имя кого —
грабитель;
Отторгают от дохода того, пропитание которого скудно.
Вручают власть победоносному, сходка у которого —
злодеяние;
Слабого унижают, бьют несильного.
Вот и меня, ослабевшего, преследует благородный».
Ут-напиштим, наоборот, призывает в своем- поучении:
«Не клевещи, говори прекрасное!
Не говори зло, хорошее вещай!
У того, кто клевещет, говорит зло,
В отплату за это потребует бог солнца головы его.
Не открывай рот твой широко, зубы свои придержи!
Слова внутренностей твоих высказывай не сразу!
Если ты теперь говоришь быстро, захочешь потом взять
[слова свои] обратно
И научить молчанию должен ты ум свой и строгости.
Ежедневно почитай бога твоего
Жертвой, молитвой и правильным благовонием!
К богу твоему можешь ты иметь склонность сердца.
Это то, что подобает богу.
. . . . . . . . . .
Богобоязненность создает благополучие,
Жертва продлевает жизнь,
А молитва отпускает грехи.
Кто боится богов, того не презирает бог его».
V
КЛИН И РИСУНОК В СТРАНЕ ХАТТИ
Объяснение языка хеттских клинописных табличек и дешифровка хеттских иероглифических надписей
Таинственно,
Как в дымке золотой,
В лучах шагающего солнца,
Выросшая на глазах,
Благоухая тысячей вершин,
Цвела Азия…
Вероятно, ни одна тайна не казалась столь непроницаемой, как эта.
История объяснения языка хеттских клинописных текстов и дешифровки хеттского иероглифического письма, как, впрочем, и объяснения языка, на котором составлены эти иероглифические тексты, отличалась от истории объяснения и дешифровки египетской письменности и клинописи по крайней мере одной особенностью.
Сведения о египтянах дошли до нас, пройдя сквозь тысячелетия; греческая литература и драма воздвигли вечный памятник персам; но хеттов как народ пришлось открывать заново!
Не то чтобы даже и имя их кануло в вечность и окончательно изгладилось из памяти человечества: его сохранила для нас книга книг, сокровищница самых разнообразных сведений — Библия; этот народ: хеты, хеттеяне — правда лишь вскользь, упомянут там в нескольких местах.
Во всяком случае одно место в Библии должно заставить нас насторожиться. Мы имеем в виду описание смерти и похорон Сарры (Бытие, 23, I и сл.):
«Жизни Сарриной было сто двадцать семь лет: вот лета жизни Сарриной. И умерла Сарра в Кириаф-Арбе, [который на долине], что ныне Хеврон, в земле ханаанской. И пришел Авраам рыдать по Сарре и оплакивать ее. И отошел Авраам от умершей своей и говорил сынам Хетовым, и сказал: «Я у вас пришелец и поселенец; дайте мне в собственность место для гроба между вами, чтобы умершую мою схоронить от глаз моих».
Сыны Хета ответили согласием. И далее мы читаем: «Авраам встал и поклонился народу земли той, сынам Хетовым; и говорил им…».
У Ефрона, «хеттеянина», Авраам за «четыреста сиклей серебра» приобретает поле и пещеру на нем «в слух сынов Хетовых», и пещера эта становится его фамильным склепом «перед очами сынов Хета».
Таким образом, хеты, или хеттеяне, ко времени патриарха Авраама были, вне всякого сомнения, оседлыми и господствовали над Ханааном. Казалось бы» намек, на который нельзя не обратить внимание. К тому же он был не единственным. Еще яснее говорит об этом Библия в IV Книге Царств, глава 7, стих 6, где описывается освобождение Самарии:
«Господь сделал то, что стану сирийскому послышался стук колесниц и ржание коней, шум войска большого. И сказали они друг другу: верно, нанял против нас царь израильский царей хеттейских и египетских, чтобы пойти на нас».
Стало быть, цари хеттов — в союзе с царями Египта, фараонами, наиболее могущественными повелителями того времени, сами же хетты — грозная сила, а совсем не мелкий народ, упомянутый в ряде других мест Библии среди прочих незначительных племен и народностей!
Очевидно, приведенные места из Библии уже намного раньше дали бы пищу для размышлений, если бы имелось хотя бы еще одно свидетельство какого-либо памятника об этом исчезнувшем народе; ведь в глазах науки XIX века Библия была довольно подозрительным свидетелем.
Странно слышать об этом предубеждении сегодня, и уже совсем непонятно, как оно могло возникнуть в те годы неутомимого исследовательского порыва, блестящих достижений археологии и филологии. Мысленно обозревая прошлое человечества, мы, вероятно, в состоянии объяснить это только противоречивостью наследия великой эпохи просвещения: неустанным стремлением к знаниям и истине в сочетании с некритическим пренебрежением ко всему тому, что некогда рассматривалось как единственный кладезь познания и истины.
Когда-то Колумб открыл Америку, не ведая об этом. А 320 лет спустя нечто подобное произошло и с «открывателем» Хеттского царства. Он умер, не подозревая, что сделал находку, которой было предназначено даровать миру новый «старый свет».
Он носил весьма почетный на Востоке титул «хаджи», умер «шейхом Ибрагимом» и был похоронен на мусульманском кладбище в Каире со всеми почестями, приличествующими великим мусульманского мира. А родился он Иоганном Людвигом Буркхардтом 24 ноября 1784 года в Лозанне и был отпрыском известной базельской семьи патрициев и ученых. В Лейпциге, Геттингене и Лондоне он изучал естественные науки и арабский язык с тем, чтобы вскоре отправиться в Африку по поручению Британского королевского африканского общества. В феврале 1809 года нд борт корабля, отплывающего на Мальту, взошел молодой швейцарец, а уже в Мальте ловко сидящее восточное одеяние ничем не выдавало европейского происхождения многообещающего юноши. Отсюда, снабженный депешами Ост-индской компании, он отправился в Алеппо. Более трех месяцев он проводит в Сирии, обосновавшись под видом купца сперва в' Алеппо, а затем в Дамаске; с головой погружается в изучение истории, географии и языка арабов, путешествует по Ливану, Хаурану и Заиорданью. Из Каира, где египетский реформатор Мухаммед Али (уже известный нам по главе, посвященной египетским письменам) снабдил его соответствующими рекомендациями, Буркхардт отправляется в Нубию, откуда, однако не совсем по своей воле (он спасался от нильских берберов), возвращается в Суакин на Красном море и переправляется в Джидду. А здесь его уже манит близкая Мекка.
Конечно, Буркхардт, «неверный», не смог бы посетить этот «святой» город. Поэтому он приглашает двух ученых арабов основательно проэкзаменовать его в религии и законе пророка. Оценка оказалась высокой: он беспрепятственно посетил Мекку, даже прожил в запретном городе четыре месяца и совершил паломничество к горе Арафат. В 1815 году Буркхардт увидел Медину. В 1816 году, когда в Каире свирепствовала чума, он исследовал Синайский полуостров, а 7 октября 1817 года скончался в Каире, где в ожидании попутного каравана отдавал все время своим записям и исследованиям. Из его наследия Лондонское географическое общество отобрало и издало целый ряд чрезвычайно интересных описаний путешествий, отличающихся как доступностью изложения, надежностью и точностью, так и почти необозримым количеством ценнейших наблюдений.