Да, но причем здесь хетты? Как мы уже говорили, он открыл их буквально походя, не подозревая об этом.
Во время одного из путешествий Буркхардт посетил, базар в сирийском городе Хама, библейской Хамате, эллинистической Эпифанее на Оронте. Там в глаза ему бросился камень, покрытый причудливыми линиями. Маленькие фигурки и знаки, замечает он мимоходом, напоминают иероглифы, но совершенно отличны от египетских.
Это замечание мы находим на 146-й странице «Путешествий по Сирии и Святой земле», изданных через пять лет после его смерти. При той полноте географического, культурно-исторического, филологического и археологического материала, которую предоставило в распоряжение науки наследие Буркхардта, становится, между прочим, понятно, что это открытие не обратило на себя внимания, да и сам Буркхардт, очевидно, не смог оценить все значение и важность находки, а поэтому удостоил ее только несколькими строчками.
Хаматскому камню было суждено быть открытым вторично, но только через 60 лет. Это было время, когда американцы пришли к мысли, что им тоже не мешало бы заняться Древним миром. Американский генеральный консул Огастес Джонсон в сопровождении своего друга, миссионера доктора Джессапа, посетил в связи с этими высшими соображениями базар в Хама. И здесь они высмотрели то, что некогда привлекло внимание шейха Ибрагима: покрытый надписями камень на углу базара. Они с интересом рассматривают его, изучают, насколько это возможно, и слышат, между прочим, от местных жителей, что подобный камень не единственный, что недалеко имеются еще три других! Но вся эта картина мгновенно изменилась, как только «неверные» принялись копировать надписи. Умолкли словоохотливые рассказчики, присутствовавшие приняли угрожающий вид, и постепенно вокруг европейцев собралась толпа враждебно настроенных местных жителей. В воздухе отчетливо запахло побоями, а потому Джонсон и Джессап оставили место действия с быстротой, напоминавшей обычное бегство. Ненамного лучше обошлись жители Хама с представителями Общества по исследованию Палестины Дрейком и Пальмером, посетившими этот город на следующий год, а также с прославленным путешественником капитаном Бартоном, которому, впрочем, удалось сделать пару грубых набросков. Все они только портили дело, проявляя повышенный интерес к камню. В конце концов жители Хама, и без того пользующиеся славой фанатиков, стали угрожать разрушением камня и надписи!
Возможно, они и привели бы свою угрозу в исполнение, если бы план этот не был сорван вмешательством вышестоящей инстанции. Этой инстанцией оказался Субхи-паша, новый наместник Сирии, приступивший к исполнению своих обязанностей в 1872 году, человек вполне образованный и, так сказать, проникнутый духом времени. Прослышав о камне, он счел возможным лично отправиться в путь. Субхи-паша пригласил с собой британского консула в Дамаске Кирби Грина и действовавшего в том же городе ирландского миссионера Вильяма Райта. Они нашли и этот камень, и еще четыре других. Три из них были вделаны в отдельные постройки: первый — в стену одного из домов квартала живописцев, второй — в стену сада, третий — в стену маленькой лавчонки, находившейся напротив резиденции французского вице-консула. Четвертый же камень свободно лежал в том же квартале живописцев и был особенно дорог горожанам, которые приписывали ему чудодейственную силу. Больше всех уверовали в эту силу ревматики; они простирались на камне — и «исцелялись» в мгновение ока, разумеется, если одновременно взывали к Мухаммеду или к христианским святым!
Патер Вильям Райт и наместник, конечно, предвидели, что добровольно им камень не отдадут. Но зачем же тогда Субхи-паша был наместником? И разве у наместника нет солдат? В итоге место работы окружили хорошо вооруженными постами, не без труда выломали камни и, наконец, вывезли под прикрытием охраны, после чего сразу же разыгрались бурные сцены. Камни были доставлены в столицу Османской империи Стамбул (Хама же — всего-навсего главный город одного из бывших санджаков турецкого вилайета Сирии), а гипсовые отливки, которые распорядился сделать с них Вильям Райт, отправили в Британский музей в Лондон.
Так хаматские камни оказались в руках английских исследователей и стали доступны всем европейским ученым. Американским ученым сообщил об этих находках Огастес Джонсон. Животрепещущий вопрос об авторах надписей надолго занял умы как по эту, так и по ту сторону океана. И первые ответы не заставили себя ждать.
Американец доктор Хейс Вард обратил внимание на покрытую подобными же надписями печать, найденную еще Лэйярдом в Нимруде в 1849 году. Патер Райт (ему «по чину» полагалось большее знакомство с Библией, нежели другим) предложил библейское решение загадки: по ею мнению, это могли быть только язык и письменность хеттов, народа, о котором из Библии было известно, что он некогда мощной рукой правил Сириец и поддерживал отношения с египетскими фараонами.
Прежде чем продолжать наше повествование, мы хотели бы предупредить читателя, что он должен все время иметь в виду, когда были сделаны эти находки. Археология и языкознание оставили позади крутой, почти вертикальный подъем и расцвели, как никогда ранее; нескончаемым потоком текли новые открытия в области иероглифики и клинописи; создавалась египетская и аккадская филология, а вся востоковедная наука превращалась из замкнутой дисциплины в достояние широкой публики. Еще живо было и более старое поколение, помнившее дешифровку иероглифов и клинописи.
К этим десятилетиям, когда завершилась дешифровка хеттского иероглифического письма и были открыты оба «хеттских» языка, относится деятельность Арчибальда Генри Сейса, пришедшего из лагеря молодой, сияющей в лучах славы ассириологии.
Сейс, вопреки утверждениям многих (но не британцев), был не англичанином, а валлийцем, происходил из старинной знатной и зажиточной валлийской семьи и считал валлийский язык своим родным языком.
Как и всякий уважающий себя кельт, этот необыкновенный исследователь был не прочь помудрствовать и пофилософствовать, а то и присочинить (последняя склонность сыграла с ним не одну шутку в его работе). В то же время он отличался способностью зажигать коллег своими идеями и обладал бьющим через край темпераментом, который также охотно приписывается его соплеменникам. Глубокая религиозность и исследовательский порыв отличали его до самого конца жизни.
Еще и речи не было о «хеттах», когда весьма восприимчивый ко всяким болезням малыш посещал школу в Бате, В 10 лет он читал Вергилия и Гомера; в 18 уже был знаком с древнееврейским, египетским, персидским и санскритом. В 20 лет он добился стипендии и был принят в Оксфордский университет. В 30 лет он стал в нем профессором и долгие годы пребывал на этом посту: 15 лет на кафедре сравнительного языкознания и затем почти 30 лет — на кафедре ассириологии. Он умер в преклонном возрасте 4 февраля 1933 года. В Квинс-колледже, членом коллектива которого Сейс был в течение 64 лет, он все эти годы жил в одной и той же скромной квартире.
Но Сейс немало находился и в пути. Он не жалел ни времени, ни денег и готов был вынести любые трудности, чтобы еще больше расширить свои и без того почти неограниченные познания. Именно поэтому-то он однажды до полного изнеможения стоял по пояс в воде в древнем тоннеле Силоах, под Иерусалимом, во что бы то ни стало желая скопировать известные, ханаанские оросительные надписи; год спустя он уже карабкался вверх и вниз по скалам безводной Южноаравийской пустыни, срисовывая нацарапанные на них граффити. Местные жители полюбили чужестранца и называли его не иначе как «безумным муллой», «отцом плоской чалмы», «отцом очков» или даже «обладателем ласточкина хвоста», который весьма напоминали фрачные концы его священнической одежды. Ее Сейс не снимал даже во время своих поездок. В более поздние годы А. Г. Сейс объездил тихоокеанские острова, где однажды тяжело заболел; едва встав на ноги, он вновь принялся за изучение культуры полинезийцев. Культы яванцев и жителей Борнео приковывали его внимание в не меньшей степени, чем примитивные религии Гвинеи; японский буддизм, введение несторианами христианства в Китае — все интересовало неутомимого ученого. Он смог сделать то, что мало кому удавалось до него и, пожалуй, после него тоже, — вдохнуть в своих многочисленных книгах жизнь в мертвую историю Ближнего и Дальнего Востока.