К сожалению, Йенсен до конца своих дней с неслыханным упрямством и неуместной резкостью отстаивал этот тезис. Его многочисленные ошибки не заслуживают того, чтобы мы занимались ими далее. Поясним только одну из них, уже не раз упомянутую и ставшую подлинным бедствием для дела дешифровки. Это ложное чтение Йенсеном группы знаков 
, которую он принял за слово «Сиеннес», титул киликийских царей греческой эпохи. Как мы уже говорили, эта ошибка всплыла и у Мордтманна, очень хотевшего найти указанное слово на печати Таркумувы.
Ясно, что при столь бесплодной гипотезе авторитетнейшего специалиста немецкая наука в этой области была обречена на застой, и прежде всего оставалась нераскрытой загадка хеттских иероглифов. Новый толчок исследовательской работе был дан совсем с другой стороны. Это явилось почти откровением, на которое — по крайней мере в том, что касается его полноты и ясности, — едва ли кто мог рассчитывать.
Правда, первое «знамение» было еще за несколько десятилетий до этого и связано оно с находкой в 1888 году в Тель-эль-Амарне (Верхний Египет) богатейшего архива клинописных глиняных табличек, составленных на аккадском языке. Особенно ценной эта находка оказалась для египтологов и ассириологов; таблички содержали остатки переписки переднеазиатских царей и фараонов Аменхотепа III и Аменхотепа IV («царя-вероотступника» Эхнатона, с которым мы уже знакомы по египетской главе, заканчивающейся его молитвой солнцу; Тель-эль-Амарна находится на месте резиденции Эхнатона, очень не намного пережившей своего основателя).
Среди других писем-табличек там были два письма от «царей Хатти», хеттских царей, в том числе поздравительный адрес некоего Суппилулиумы по поводу восшествия на трон Эхнатона, и, кроме того, многочисленные доклады о военных предприятиях хеттов в северной Сирии.
Тем самым были получены ценнейшие данные об истории — обоих народов, но этим отнюдь не исчерпывалось огромное значение находок, особенно для хеттологии, хотя на первых порах на эту сторону открытия и не обратили должного внимания. Дело в том, что среди писем-табличек находились две, составленные такой же, как и все прочие, доступной для прочтения письменностью, но на совершенно непонятном языке. Новая загадка оставалась неразгаданной недолго, и когда ученые северных стран И. А. Киудтсон, С. Бугге и А. Торп в 1902 году издали оба этих документа, названных по стране адресата «Письмами из Арцава», они уже могли с уверенностью высказать предположение, что язык этих писем — индоевропейский, древнейший из известных к тому времени языков этой группы!
Это было одновременно и много, и мало. Еще едва ли могли прочесть достоверно хотя бы одно слово, не говоря уже о целом предложении. Добавим также, что «индоевропеисты продолжали оставаться настроенными довольно скептически… запуганные парой совершенно диких и нефилологических этимологий-пустозвонов»[62] (то есть утверждений о родстве слов на основе простого созвучия).
В итоге под огнем резко отрицательной критики специалистов Кнудтсон был вынужден изъять свою теорию.
В те годы, в начале XX столетия, неожиданно сложилась ситуация, при которой все хеттологическое исследование разделилось на две ветви, как будто чья-то рука направила по двум различным потокам совместную работу, дотоле связывавшую прежде всего английских и немецких ученых и уже оправдавшую себя первыми результатами. Конечно, ученые были здесь ни при чем, и все дело заключалось в политической обстановке того времени. Это был канун первой мировой войны.
Находилась в пути посланная из Ливерпуля в Малую Азию английская экспедиция под руководством Джона Гарстанга; за ней стояла фигура сэра Арчибальда Генри Сейса.
Многие годы он лелеял мечту, которая сама по себе не была новой: произвести раскопки в излучине Галиса у деревни- Богазкёй, еще со времени Тексье известной как место, где расположены величественные руины и где Шантр еще в 1883 году нашел надписи на глиняных табличках. Претворение в жизнь плана обещало быть успешным, и в 80-х годах XIX века Сейс предложил его своему немецкому другу, которого тогда повсюду считали (правда, кроме его собственной родины!) просто «раскопщиком», — мы говорим о человеке, открывшем Трою, Генрихе Шлимане. Однако последний не смог взяться за реализацию этого плана… В длительных переговорах с турецким правительством проходили годы, и вот наконец в 1905 году Сейс получил разрешение на проведение раскопок Ливерпульским университетом. Уже в пути члены экспедиции были буквально ошарашены известием, что турки взяли обратно это разрешение и отвели англичанам новое место для раскопок — Каркемыш. Богазкёй же был предназначен немецкой экспедиции, посланной Германским восточным обществом и покровительствуемой самим кайзером Вильгельмом II. Англичанам не оставалось ничего иного, как нанести визит вежливости немцам, уже прибывшим на место, и отправиться дальше — в Каркемыш. Деятельность их не была безрезультатна: они извлекли на свет новые и более доступные дешифровке иероглифические хеттские тексты. Но то, что судьба уготовала немецкой экспедиции, было настоящей сенсацией.
Возглавлял экспедицию опытный ассириолог и воинствующий «панвавилонист»[63] Гуго Винклер, человек полный противоречий и не слишком общительный. Отправляясь в качестве археолога в Богазкёй, он уже числил за собой несколько серьезных работ и мог сослаться на собственный опыт ведения раскопок.
«Все обошлось без дальнейших затруднений, и на пятый день мы уже смогли торжественно вступить в Богазкёй. Особого интереса наш въезд не вызвал — здесь привыкли видеть путешественников. Кроме того, турецкий крестьянин* слишком воспитан, чтобы с неприличным любопытством глазеть на все, что выходит за рамки обычного… В Берлине подобное явление имело бы следствием скопище народа, что привело бы в движение значительные полицейские силы. Восточный же человек вместе с молоком матери впитывает внутренне выработанную благовоспитанность»[64].
После приема, устроенного с чисто восточной сердечностью и пышностью представителем местных властей Зия-беем, Гуго Винклер приступил к работе. В большом храме деревни Богазкёй, стоявшей на месте древней столицы Хатту — шаш, экспедиция нашла более десяти глиняных фрагментов, составлявших государственный архив Хеттского царства, и среди них значительное число отлично сохранившихся образцов. Большая часть табличек написана была по-аккадски, и это свидетельствовало, что область влияния аккадского языка как дипломатического языка в то время простиралась и до хеттской столицы. Ассириолог Винклер прямо на месте мог читать найденные документы. И здесь же, на месте, он увидел всю историю Древнего Востока в совершенно новом и поразительном освещении.
«Один… крытый листвой шалаш должен был обеспечить тенью и прохладой мои исследования глиняных табличек… Невдалеке был устроен другой шалаш, более крупный и глубже врытый в землю, который защищал пять живых существ, никогда еще в этой жизни, вероятно, не переживавших лучших дней, — наших лошадей!.. Разумеется, такое соседство имело следствием огромное изобилие мух. Это в свою очередь доставило мне много приятных мгновений, когда я, укрывшись с головой, в перчатках, списывал текст с моих глиняных табличек, на каждом знаке отрываясь от работы, чтобы отбиться от доверчивых насекомых, проявлявших чрезмерный интерес к моей работе». И Винклер саркастически добавляет: «Ведь в нашей науке с такой же большой опаской относятся к попыткам посягнуть на право духовного первородства»[65].
Но даже и этот злой насмешник сбавил тон перед потрясающими находками, подаренными ему землей Богазкёя, и должен был снова взяться за перо, чтобы на этот раз описать историческое значение своего открытия.
Просмотр фрагментов табличек, составленных на вавилонском языке, вскоре же породил уверенность, что экспедиция находится на земле древней столицы «правителей Хатти», хеттских царей, и что обнаружен царский архив, относящийся к эпохе существования тесных связей хеттов с египтянами. «Первые образцы еще не содержали имен соответствующих царей… Но на этот раз должно было произойти событие, которого никто не ждал и не рискнул бы даже предвидеть. 20 августа, после двадцатидневной работы, пробитая в горном отроге брешь продвинулась до стены первого участка. Под ней была найдена прекрасно сохранившаяся табличка, имевшая весьма многообещающий вид. Один взгляд — и вся моя накопленная годами выдержка вылетела в трубу. Передо мной лежало то, о чем (конечно, в шутку) могли мечтать, как о даре небес. Рамсес писал Хаттушилю… о двухстороннем договоре. Правда, в последние дни мы находили все больше и больше маленьких фрагментов, где речь шла о договоре между двумя государствами, но только теперь наконец установили, что знаменитый договор, известный по иероглифической версии, записанной на стене Карнакского храма, должен был получить санкцию и другой договаривающейся стороны. Рамсес, упомянутый со всеми его титулами и родословной, в точности как в тексте договора, пишет Хаттушилю… и содержание письма буквально совпадает с параграфами договора…
63
Представитель того направления в ранней ассириологии, которое видело в ассиро-вавилонской культуре колыбель всей подлинной мировой культуры.