Отдельные идеограммы были Грозному знакомы, однако они сами по себе не могли привести к какому-либо сдвигу в объяснении языка, поскольку, как известно, они не передают произношения звуков.
больше размышлений вызывали изменения, происходящие с одними и теми же словами, и особенно так называемые чередующиеся скончания; они настоятельно требовали предположения, что хеттскому языку свойственны грамматические формы, роднящие его с индоевропейскими языками!
Однако высказать его Грозный не отважился, ведь еще недавно он счел бы это за наглость. Кнудтсон тоже предпринимал попытку доказать такое родство на примере «писем из Арнава», а чем это кончилось? Отречением от своей теории под перекрестным огнем критики!
Такое соображение все-таки не помешало Грозному тщательно записывать все наблюдения и идти дальше по тем следам, которые вели в данном направлении. Наблюдения умножались прямо на глазах и постепенно принимали форму настоящей цепи доказательств.
Но подлинную уверенность принесло ему чтение одного-единственного предложения. Это было открытие, которое так поразило самого исследователя и столь внезапно свалилось на его голову, что он прямо-таки пришел в ужас. Чтение Грозного стало краеугольным камнем дешифровки, оно имеет то общее со всеми подобными поворотными пунктами в дешифровочной работе (вспомним о шампольоновских картушах Птолемея и Клеопатры, а также гротефендовских надписях Дария и Ксеркса), что кажется нам теперь ошеломляюще простым.
Предложение, которое так внезапно приковало к себе его внимание, причем приковало надолго, читалось следующим образом:
является шумеро-вавилонской идеограммой, она произносится, как известно из ее фонетического написания ninda и означает «хлеб». Стало быть, если мы заменим идеограмму русским значением этого слова, а всю орфографию слоговой клинописи сведем к действительному произношению отдельных слов, предложение будет читаться: пи ХЛЕБ-an ezzātteni wādar-ma ekuteni.
Таким образом, речь идет о хлебе; как видно по окончанию этого слова — аn, оно служит в предложении дополнением. (Между прочим, данный пример, пожалуй, лучше всего показывает, с какой готовностью приходит клинопись на помощь исследователю неизвестного языка.) Но можно ли найти глагол-сказуемое, который подойдет к дополнению хлеб лучше, чем есть?… ezzūteni..! Неужели здесь нечто большее, чем простая «этимология-пустозвон», неужели может существовать подлинное родство? Мысленно делает Грозный смотр всем индоевропейским соответствиям, которые приходят ему на ум, — вот русское есть, немецкое essen, греческое édein, латинское edere, древневерхненемецкое… Вот оно!.. Древневерхненемецкое ezzen!
Взгляд лихорадочно возбужденного Грозного вновь прикован к предложению, как опытный востоковед он «пробует на прочность» монолитность строения… И вдруг найдена трещина!
В глаза исследователю бросается характерная для древневосточных языков параллельная структура двух частей:
Не состоит ли это «предложение» из двух одинаково построенных предложений, и если да, то не могло бы слово jvadar соответствовать древненижненемецкому watar «вода»? Тогда, по аналогии с «есть», ekuteni, вероятно, означало бы «пить»?
Что же касается глагольного окончания — teni, наречия пи ,и соединенного с предшествующим словом союза — та, то Грозный полагал полностью раскрыть их значение при работе над другими местами текста.
И вот с быстротой молнии перед духовным взором исследователя начинает складываться из отдельных камешков все строение, а в ушах у него почти звучит доносящееся из тьмы более чем трех тысячелетий первое прочитанное и поднятое предложение: «Ныне ешьте хлеб ваш и воду вашу пейте».
Грозный сознавал, что его открытие привлечет огромное внимание и вызовет резкие возражения — одним словом, это будет научная сенсация номер один. Однако он уже не мог сойти с раз найденного и проторенного им самим пути— теперь набралось такое количество доказательств в пользу индоевропейского, или, как тогда любили говорить, индогерманского характера языка, что они просто подавляли своим обилием. К ним относились, между прочим, такие удивительные явления, как своеобразное чередование r и п в именительном и родительном падежах, известное из греческого и латинского языков (ср. греч. hydor, род. п. hydatos из hydntos «вода»; лат. femur, feminis «лоно», «бедро»). По этому поводу Грозный замечает: «…едва ли можно было пожелать более сильного доказательства в пользу индогерманизма хеттского языка»[68]. Кроме того, обнаружились некоторые поистине ошеломляющие соответствия местоимений и глагольных флексий.
День 15 ноября 1915 года, когда Грозный доложил о своих результатах Переднеазиатскому обществу в Берлине, был, как отметил в прекрасной статье — на смерть своего коллеги известный ассириолог Эрнст Вейднер, «подлинным днем рождения хеттологии».
В декабре того же года в «Сообщениях Германского восточного общества» появился предварительный отчет Грозного под названием «Решение хеттской проблемы». Увеличенный в объеме труд вышел в свет через два года в Лейпциге и назывался «Язык хеттов, его строй и принадлежность к индогерманской группе языков». Это классическое исследование, несомненно, представляло собой вершину научной деятельности Грозного.
Еще только создавалась окончательная редакция «Предварительного сообщения», когда Грозный был призван на военную службу.
Ему действительно везло, этому Грозному, если даже в «Императорской и королевской» армии Австрийской монархии он встретил чутких и отзывчивых начальников и смог в служебное время не только писать упомянутое «Предварительное сообщение» и свой главный труд «Язык хеттов», но даже, неделями не вылезая из Стамбульского музея, сравнивать и изучать клинописные тексты!
И все же трудам Грозного был присущ один недостаток. Дело в том, что разработка богазкёйских текстов была в свое время поручена ему именно как ассириологу, то есть как языковеду-семитологу; теперь же он сам, будучи немало ошеломлен, увидел, что все накопленные признаки свидетельствуют в пользу индоевропейского (и, стало быть, несемитского) языка. Если чтение клинописных текстов и было его профессией, то все же с точки зрения узкой специальности он не мог быть компетентен в индоевропейских языках. И поэтому мы должны тем более высоко оценивать его достижения в объяснении обнаруженных им явлений; сейчас хотелось бы с особенной силой подчеркнуть это для тех, кто слишком часто склонен видеть Грозного в свете его малоудачных последних работ.
Однако уже и в первых своих работах он иной раз поддавался соблазну выдавать за действительные те связи, которые он неправомерно выискивал за простыми созвучиями слов. Поэтому его набросок картины этого индоевропейского языка с сильными уклонами в сторону неиндоевропейского, сделанный подобным образом, был правилен в основном, но уязвим в деталях.
Вот по этим уязвимым местам и били, били даже очень сильно, особенно специалисты по сравнительному языкознанию. При этом они, правда, иногда били мимо цели, и Грозный с веселой иронией отчитал одного противника еще в докладе, посвященном истории и прогрессу дешифровки хеттских текстов, который он делал в Сорбонне 14 марта 1931 года. Один из авторитетов, помнится, возражал против его системы, утверждая, что wadar не может означать «вода», ибо «в хеттском языке первый гласный этого слова долгий, что совершенно невозможно в индогерманских языках. Поэтому вся теория профессора Грозного абсурдна!»