Майкл Вентрис (1922–1956) не был здесь случайным посетителем, из любопытства пришедшим послушать научный доклад и поглазеть на любимца публики, человека, открывшего кносский дворец. Еще ребенком он проявил необыкновенную любовь к малоизвестным языкам и таинственным письменам. В юности он поражал друзей и приятелей своими способностями к языкам и сразу же завоевывал сердца чужестранцев, непринужденно и легко беседуя с ними на их родном языке.
«Минойское» письмо, как его тогда повсюду называли, крепко «захватило» юношу еще в школьные годы, с тем чтобы больше уже не отпустить. Расставшись со школой и приступив к изучению архитектуры, Вентрис в 1940 году, в возрасте 18 лет, издает «Введение» в минойское письмо, где требует подвергнуть таблички экзамену по этрусскому языку, и, хотя таблички упорно молчали, он отказался от этого требования только через 12 лет.
Война прервала занятия Вентриса. Четыре года он прослужил штурманом в британских королевских военно-воздушных силах, а затем в британских оккупационных войсках в Германии. В течение всех этих лет он возил с собой копии и факсимиле памятников минойского письма! В 1946 году, сбросив серый мундир своего короля и вернувшись к архитектуре, Вентрис обнаружил, что ему уже исполнилось 24 года. Испытанный летчик быстро освоился в новом окружении; он принимает самое живое участие во всех студенческих мероприятиях, а его архитектурные чертежи и наброски привлекают внимание и обеспечивают ему стипендию в течение последних двух лет обучения.
Именно архитектуру избрал Вентрис своей профессией, и, думается, едва ли соответствуют действительности утверждения некоторых его биографов, желающих представить дело таким образом, будто архитектура была побочным занятием Вентриса, а все его помыслы лежали в области критской письменности. Когда в сентябре 1956 года — «слишком рано», намного раньше, чем некогда Шампольона, — смерть сразила этого выдающегося исследователя и дешифровщика, в официальных и частных некрологах, исходивших из архитектурных кругов, оплакивалась кончина Майкла Вентриса — одного из самых талантливых и многообещающих архитекторов молодого поколения.
В упомянутой выше статье Беннета были опубликованы семь новых табличек из Пилоса, и тем самым коллекция памятников еще более обогатилась. Это побудило Вентриса решиться на целый ряд новых попыток и, без сожаления выбросив за борт свои же собственные ранние теории, с головой окунуться в детальное изучение письменности. Приходилось работать вечерами, так как в течение дня он по поручению архитектурно-строительного, отдела министерства просвещения трудился над чертежами школьного здания. Заметим, кстати, что в 1952 году он строил еще и свой собственный дом, по признанию специалистов, «простое, логически законченное, радующее глаз и лишенное всяческих излишеств произведение архитектуры». Итоги своих ночных бдений Вентрис подробно изложил в размноженных и распространенных частным порядком «Рабочих заметках» («Work Notes»), которые он затем, в январе 1951 — июне 1952 года, разослал специалистам и лицам, интересующимся проблемой. Разъясняя смысл своих поисков, Вентрис приглашал и других принять участие в совместной работе.
Правда, в этих «Рабочих заметках» он вначале идет еще в ошибочном направлении. По-прежнему исследуется и апробируется возможность «эгейского» и этрусского чтения слов — ведь даже думать о греческом языке считалось ортодоксальной историей и археологией чуть ли не ересью, И все же в заметках № 2, 8, 10, 11 и 12 были заключены зародыши будущей дешифровки; они содержали наблюдения и предположения, отчасти уже высказанные Алисой Кобер, молодым кембриджским филологом Джоном Чэдвиком, греком К. Д. Ктистопулосом и американцем Эмметом Л. Беннетом. Заметки № 1, 13 и 14 были посвящены собственным именам и приводили по меньшей мере шесть «склонений», распознаваемых по гласному последнего слога именительного падежа. При этом Вентрис продолжал расширять сетку Алисы Кобер. Другие таблички, те, которые содержали цифровые данные, дали ему в руки ключ к пониманию различия между формами. множественного и единственного числа. В заметке № 9 он опять-таки пытается объяснить сделанные наблюдения этрусскими формами склонения, но выполнить эту затею с каждым разом оказывается все труднее. Наконец, заметки № 1, 15 и 17 иллюстрируют следующие одна за другой стадии составления сетки Вентриса, которая в феврале 1952 года приняла вид, показанный на рисунке 78.
Это было еще весьма несовершенное произведение. Как явствует из рисунка, оставалось предположительным количество гласных, кроме того, некоторые знаки были помещены в двух различных графах таблицы, ибо Вентрис тогда еще считал, что в этих случаях возможны два значения.
И все же этот предварительный набросок, плод утомительной работы, имел два больших преимущества, и мы сразу же хотели бы обратить на них пристальное внимание читателя, учитывая те атаки, которым затем подверглись выводы Вентриса. Дело в том, что строительным материалом для этой неполной и в некоторой части еще неточной сетки служили исключительно объективные признаки, так сказать, сами бросавшиеся в глаза при просмотре письменных памятников; иначе говоря, приведенная нами сетка основывалась только на тех данных, которые можно было получить путем классификации табличек по месту находки и другим обстоятельствам, сопровождавшим ее открытие, а также путем простого подсчета и сравнения знаков письма. Никакая теория относительно того или иного языка, сокрытого в табличках, не освящала закладку этого сооружения, ни одна графа не составлялась и не заполнялась с целью получше подогнать результаты под схему форм определенного языка!
Это следует отметить особо, потому что во главе одной из самых сильных атак, предпринятых позднее на систему Вентриса, шествовало утверждение, что памятники линейного письма Б ничего общего не имеют с греческим языком, а то «греческое», что якобы можно в них прочитать, подставил сам Вентрис!
Рис. 78. «Сетках Вентриса, заполненная к февралю 1952 г., перед дешифровкой
Уже в том же году Вентрис отказался от этрусской теории. На это он шел вначале крайне неохотно и полный сомнений, пока наконец факты, отличающиеся, как известно, большим упрямством и настойчивостью, не вынудили его признать, что речь может идти и о греческом языке.
В феврале 1952 года, как мы уже упоминали, оксфордский профессор сэр Джон Майре издал в «Scripta Minoa II» те самые кносские таблички, которые остались после Эванса и. отчасти представляли материал, пролежавший 50 лет под сукном. Стоит ли говорить, что Майре взялся за дело, требующее большой самоотверженности, и путь его был усыпан отнюдь не розами. Может быть, поэтому и труд его не лишена целого ряда недостатков, на которые в 1952, 1954 и 1955 годах обратили внимание Беннет и Чэдвик.
Что же касается Вентриса, то он ждал от нового издания, только одного: дополнительного подтверждения правильности своей сетки.
Сравнивая слова, взятые из вновь опубликованных табличек, с теми, которые уже имелись в его распоряжении, Вентрис пришел к мысли, оказавшейся впоследствии решающей для дела дешифровки.
Согласно прежней координатной сетке (рис. 78), доставлявшей ее автору немало беспокойства, а другим немало сомнений из-за полного отсутствия симметрии, определенные слова одного и того же типа давали на конце такие варианты написаний, которые можно было понять как падежные окончания; в то же время некоторые слова того же типа-имели в своем написании довольно значительные различия, судя по контексту, совершенно непонятные и ненужные Где же ошибка? Уж конечно, не в табличках. И Вентрис опять взялся за сетку.