Расположенный в Пенджабе огромный холм с небольшим городком Хараппа на вершине, скрывавший развалины древнейшего поселения, обратил на себя внимание уже в 1820 году, а в 1853 году стал наконец объектом изучения. Отдельные найденные здесь на протяжении десятилетий печати (обычно с изображением животного и знаками рисуночного письма над ним) были изданы уже в 1875 году, и первое же знакомство с ними вызвало настоящую сенсацию и, разумеется, тут же дало повод к самым смелым гипотезам относительно происхождения находок. Одна из таких гипотез — о том, что во вновь обнаруженной письменности следует видеть прародительницу индийской письменности брахми, — до самого последнего времени отстаивалась (правда, без особой надежды на успех) некоторыми специалистами.
К сожалению, вначале дары Хараппы не показались археологам столь богатыми, как это можно было бы предполагать, и ей пришлось разделить судьбу почти всех классических мест раскопок: в течение длительного времени она служила каменоломней для соседних городов и деревень, а в 1856 году, когда англичане приступили к строительству железной дороги Карачи — Лахор и развалины древнего селения пошли на щебень, уничтожение ценнейших памятников, было поставлено «на широкую ногу». Лишь в январе 1921 года под руководством Рай Бахадур Дайа Рам Сахни начались плановые, основанные на научных достижениях в. области археологии и потому весьма успешные раскопки, затем, в 1926–1934 годах, еще более успешно продолженные Мадху Саруп Ватсом.
Открытием второго места находок, которое затем дало» название этой исчезнувшей культуре, мы обязаны случаю. Раскапывая в 1922 году буддийскую ступу (святилище в. форме башни) вместе с прилегающим к ней монастырем, датированные первыми веками до нашей эры, индийский археолог Р. Д. Банерджи обнаружил, что эти древние сооружения сами в свою очередь были возведены на холме строительного мусора, состоявшего из более древних, «доисторических» обломков. Сэр Джон Маршалл, руководителе археологических работ в Индии, мгновенно понял значение нового места находок, названного Мохенджо-Даро, то есть «сидением мертвых» (в Центральном Синде, примерно в 600 от к юго-западу от Хараппы и в 40 км от Ларканы). А поняв, сэр Джон не преминул самолично возглавить раскопки, которые он и вел с 1922 по 1927 год; затем они были продолжены Э. Маккеем, работавшим здесь с 1927 по 1931 год. Из менее Значительных мест самым примечательным оказался район Чанху-Даро (южнее Мохенджо-Даро). Плодом деятельности обоих исследователей явилось несколько выдающихся трудов: J. Marshall, Mohenjo-Daro and the Indus Civilization, vol. I–III, London, 1931; E. J. H. Mackay, The Indus Civilization, London, 1935[132]; перу последнего принадлежит также работа Further Excavations at Mohenjo-Daro, Delhi, 1937–1938. Совсем недавно к этим работам добавилась важная монография Хантера (G. R. Hunter, The Script of Harappa and Mohenjodaro and its Connection with other Scripts, London, 1954).
Эти работы, бесспорно, дадут очень много всякому, кто пожелает вдумчиво изучить всю совокупность явлений, раскрывающих перед нами величие протоиндийской культуры. Мы же подвергнем здесь краткому рассмотрению только письменность. Она доныне не расшифрована.
Как мы уже говорили, образцы этой письменности представлены исключительно печатями. Как полагает Маккей на основании того, что печати просверлены, они могли служить также и «амулетами», правда, при этом не установлено, с какой целью делались сверления; то ли для ношения, то ли, возможно, для прикрепления к товарам, мешкам или другим предметам. Вместе с тем эти образцы являются или простыми надписями или приписками, сопровождающими изображения животных.
Сказанное выше позволяет понять, почему до сих пор. безуспешна дешифровка этого загадочного письма. Первое весьма серьезное препятствие — краткость всех доступных надписей. Нужно также отметить, что встречающиеся нам знаки весьма многочисленны и разнообразны и что ученые до сих пор никак не могут прийти к единому мнению относительно их количества. Одни исследователи различают 400 знаков, вышеназванный Хантер считает многие из них вариантами основных знаков, которых он насчитывает всего 150. Я, вслед за Пьеро Мериджи, предполагаю, что истина лежит посередине и число знаков, таким образом, около 250.
Знаки эти, как показывает уже беглое ознакомление с ними, имеют или стилизованный рисуночный, или линейный характер. Если же при этом мы учтем число знаков, которое слишком велико для того, чтобы говорить о слоговом письме, и слишком незначительно для чисто «словного» письма, то сам собой напрашивается вывод о том, что речь должна идти о смеси идеограмм и фонетических знаков.
Рис. 92. Протоиндийские надписи на печатях
И все же самой серьезной помехой к приемлемой и убедительной дешифровке письма и прочтению текстов является отнюдь не малочисленность найденных письменных памятников и даже не краткость их текстов. Наше полное незнание языка этой письменности — вот, пожалуй, наиболее серьезное препятствие.
Чем меньше положительных знаний, тем больше пищи для самых невероятных предположений. Например, тот факт, что отдельные предметы, очевидно в результате торгового обмена, попали в Месопотамию, вызвал к жизни совершенно фантастические теории. Другим отправным пунктом несостоятельных гипотез стало простое внешнее графическое сходство определенных знаков со знаками других систем письма. Бедржих Грозный, атакам которого подверглись все еще недешифрованные письменности, не оставил, разумеется, без внимания и проблему протоиндийского письма. Предложенная им попытка дешифровки («Относительно древнейшего переселения народов и к проблеме протоиндийской письменности», Прага, 1939) также основывалась на чисто внешнем сходстве знаков протоиндийских печатей с хеттскими иероглифами и состояла в том, что Грозный «прочел» эти знаки в соответствии со звуковым значением подобных же знаков хеттского письма. Но… «поразительная дешифровка протоиндийской письменности», увы, дешифровкой не оказалась.
Из всех попыток, сделанных до сих пор, единственной серьезной подготовительной работой, как, вероятно, с полным основанием считает Иоганнес Фридрих, является обстоятельное изучение памятников, предпринятое Пьеро Мериджи[133].
Нам предстоит коротко ознакомиться с ходом исследования П. Мериджи, поскольку в чисто методическом отношении, отвлекаясь совершенно от полученных конкретных результатов, оспаривать которые по меньшей мере трудно, это исследование следует, по-видимому, считать образцовым. Дело в том, что автор с самого начала ограничил себя комбинаторным методом, то есть методом объяснения надписей на основе их внутренних закономерностей, и вооружился в качестве исходной рабочей гипотезы предположением о «полной безнадежности» попытки звукового прочтения текстов. Но так как эта попытка и до сих пор не увенчалась успехом, приходится признать «безнадежной» и самое письменность. И все же работа Мериджи является, очевидно, примером пути, могущим привести к дешифровке. Правда, этот путь не единственный, но пока не будем говорить о другом пути — поразительно интересном и новом, который кажется пока едва проходимым и еще только вырисовывается в тумане догадок.
В своем исследовании Мериджи исходит из приведенных выше наблюдений относительно природы и числа знаков и делает отсюда вывод о смешанной, идео-фонографической системе. Он признает вместе с другими исследователями наличие числовых знаков, при известных условиях, очевидно, выступающих и как звуковые. И в заключение он суммирует те результаты, которые считает достоверными: первый — знание различных вспомогательных знаков (словоразделители и детерминативы идеограмм), второй — обнаружение знаков для трех наиболее частых окончаний грамматических имен, третий — объяснение (но отнюдь не чтение) целого ряда отдельных знаков.
132
Эта работа Э. Маккея была переведена на русский язык:
133
J. Friedrich,